Дама, желавшая показать, что она преисполнена мужества, выбирала сражающихся солдат, галантная дама, кокетливо выставлявшая напоказ свои успехи, предпочитала носить на голове любовников, дерущихся из-за обладания ею на дуэли, и т. д. Эта до смешного смелая мода возникла, как вообще все моды во Франции, и не осталась, подобно другим, в пределах Парижа, а совершила очень скоро свое триумфальное шествие по всем европейским столицам. В описании нравов Вены, вышедшем в 1744 году под заглавием «Галантные истории Вены», говорится: «Головы вéнок, на которых они тащат с собой целые военные корабли, увеселительные сады и клетки с фазанами, служат для иностранцев предметом удивления, а их волосы, надушенные всевозможными духами, так что от них пахнет на расстоянии пятидесяти шагов, бьют по носу удивительными запахами».
А в другом месте: «Иногда их головы похожи на парусные лодки с мачтой и веслами. Я видел одну даму, употреблявшую для своей прически два фунта помады, три фунта пудры, флакон eau de lavande и mille fl eurs
[22], шесть подкладок, несколько сот шпилек, некоторые весьма значительной длины, несколько десятков перьев и столько же пестрых лент».
Подобные данные имеются и относительно женщин других стран.
Когда эту прическу сменила мода на перья — эта последняя характерная мода абсолютизма накануне революции, — то это было только временным возвращением к рассудительности, так как и в данном случае очень скоро дошли до гротескных сооружений, как нетрудно убедиться на основании многочисленных описаний и изображений.
Постоянная смена моды была высшим законом и в области прически.
Придумать какую-нибудь новую комбинацию в этой сфере было поэтому горячей мечтой многих светских дам, а высшим триумфом для такой дамы было видеть, как придуманная ею новая комбинация нашла такое сочувствие, что входила в моду на несколько недель или по крайней мере дней — дольше не длилась ни одна мода.
Мария-Антуанетта каждую неделю совещалась со своим придворным парикмахером, знаменитым Леонаром, «великим Леонаром, тратившим на одну прическу около 19 метров газа и принципиально не пользовавшимся кружевами». И каждую неделю она заставляла его придумывать новые комбинации, которые затем вводила в моду.
Знаменитые куаферы никогда дважды не повторяли одной и той же прически и потому создавали в продолжение года несколько сот новых комбинаций. Парижский модный журнал «Courrier de la mode» («Курьер моды») помещал в 1770 году в каждом выпуске около 9 новых причесок, что составляет в год 3744 образца. В эпоху беспредельного господства индивидуальных капризов эти комбинации прославлялись как высшее торжество индивидуализма. Разумеется, это не более как смешная, гротескная сторона индивидуализма. Несомненно, прическа всегда была средством индивидуальной самохарактеристики, средством резче выделить особенности характера. И потому этим средством всегда и пользовались. А так как эпоха абсолютизма не признавала ничего интимного, так как для нее существовала только поза, то она и превращала каждое отдельное ощущение в официальную и демонстративную обстановочную пьесу.
Была еще и третья тенденция, которая придавала особую линию тогдашнему костюму, именно та, которая и раньше и потом была главнейшим творцом новых форм моды, а именно общественное бытие господствующих классов. Во все времена эта тенденция придавала всякой моде те антропологические признаки, которые отличают человека праздного, человека, ставшего предметом роскоши, от труженика. В эпоху абсолютизма эта тенденция должна была, однако, привести к особо бросающимся в глаза результатам. Так как специфическое общественное бытие господствующих классов состояло в праздности, то моде предстояла задача сделать тело, предназначенное для праздности, неспособным к труду. И эта тенденция точно так же вылилась в самые смешные, гротескные формы. В парике, в сюртуке, отороченном золотом и украшенном бриллиантами, в кружевном жабо и т. д. мужчина мог только медленно двигаться, а дама со стянутой в щепку талией, в похожем на бочку кринолине и совсем почти не могла двигаться, должна была взвешивать каждый шаг, если не хотела стать смешной, утерять равновесие и упасть. Так же точно и шлейф — характерная черта неспособности к труду, праздности. У тех классов и групп, вся жизнь которых была праздником, шлейф поэтому сделался официально составной частью костюма.
Так как все вышеупомянутые тенденции, формировавшие моду, сходились в том, чтобы создать впечатление неспособности к труду, то в результате и явилась та в своем роде единственная картина моды, которая так отличает эпоху барокко и рококо от всех других эпох. Подчеркивая, что человек не только не хочет, а прямо не может работать, моды эпох барокко и рококо отличались, естественно, крайней неорганичностью. Это самая нелепая и, в сущности, безобразная мода, которая когда-либо существовала. Она безобразна, ибо находится в кричащем противоречии с внутренней логикой костюма. Безус ловная свобода человека пользоваться своими членами — таков высший разум костюма, необходимая предпосылка гармонической и, следовательно, красивой моды. Где принципиально исключена эта возможность беспрепятственных движений, там нет места гармонии в костюме, там костюм перестает быть красивым в общепринятом смысле слова. Он может считаться красивым разве только с известной специальной точки зрения. Это замечание применимо в особенности к модам эпохи абсолютизма.
Моды барокко пышны, а моды рококо — грациозны. Однако величие барокко становится смешным (люди, не умеющие отличить позу от действительности, говорят: «возвышенным»), так как право предаваться всякому капризу отра жается и в костюме. Грация же моды рококо — это грация доведенной до последней степени рафинированности, разлагающей человека на его составные части, усматривающей в них и подчеркивающей их исключительно как орудия чувственного наслаждения. По отношению к женщине она состоит в смешном прославлении и боготворении du sexe (пола), как элегантно и вместе цинически-откровенно выражаются французы. Никогда женщина не выглядела так пикантно, так аппетитно, так вызывающе, — словом, никогда она не была так «женственна», как тогда. Спорить против этого не приходится, еще менее это положение можно опровергнуть. Необходимо, однако, называть вещи их именами, вскрывать их тайный смысл, если хочешь их понять.
Эта специфическая пикантность, которую моды рококо придавали женщине — впрочем, и мужчине — не что иное, как облекшийся в классическую форму высший разум тенденции к разврату. Моды рококо — утонченнейшее решение, придуманное европейской культурой, чтобы подчеркнуть в костюме эротическую нотку, беспредельно господствующую. А эта особенность в связи с упомянутым фактом, что это была мода паразитов и бездельников, гарантировала ей продолжительное господство. Это господство продолжалось до тех пор, когда было разрушено преобладание того класса, житейскую философию которого она выражала.
И хотя моды рококо и исчезли, восхищение ими сохранилось до наших дней. Почему? На этот вопрос отвечает сокровенный смысл этой моды, нами выше выясненный. Дальнейшая характеристика особых методов и средств, которыми достигалось это единственное в своем роде впечатление, только подтвердит это положение.
