Целый ряд случаев доказывает, что красивые женщины не довольствовались тем, что показывали так смело свою грудь или дома, или в праздничной зале, а любили в таком виде выходить на улицу. Красавица жена шотландца Депортера часто прогуливалась в Париже под руку с мужем с совершенно обнаженной грудью. Хотя подобные зрелища и не были редкостью, но иногда, как нам сообщают, происходили настоящие скопища. То были отнюдь не враждебные демонстрации, напротив, «каждый хотел вблизи насладиться прекрасной грудью, возбуждавшей в зрителях сладострастные чувства». О вышеупомянутой мисс Чадли также сообщают, что она любила на улицах Лондона «выставлять напоказ алчным и восхищенным взорам мужчин прелести своей несравненной груди». Другой современник рассказывает о трех молодых англичанках, которые каждый день прогуливались вместе по аллеям вокзала: груди их производили сенсацию, потому что ни одна не походила на другую. «Каждый день люди спорили, кому присудить пальму первенства, и никак не могли столковаться».
Впрочем, такое смелое декольте, по-видимому, было исключением уже по одной той важной причине, что при частичном декольте легче симулировать впечатление постоянно приподнятой груди, чем при полном ее обнажении; последнее было в моде, например, при дворе Карла II, в Англии.
О степени декольте мы больше и лучше всего узнаем от современных моралистов-проповедников. Если для большинства других писателей декольте — дело настолько понятное, что они вспоминают о нем лишь вскользь, то для моралистов оно было «причиной всякого зла». Глубокий вырез на груди кажется им входом в адскую пасть, в геенну огненную, которая всех поглощает и всем грозит — юноше, мужчине, старику, которая уничтожает все лучшие намерения и т. д. О размерах выреза в XVII веке говорится: «Женщина хочет, чтобы он был по крайней мере настолько велик, чтобы две мужские руки могли удобнее проскользнуть, хотя они ничего не имеют и против того, чтобы он был еще немного больше». По словам сатириков, выходит, что под этим «немного» следует подразумевать возможность для женщины все показать, а для мужчины все видеть, ибо если как следует заглянуть в сердце женщины, то очень скоро станет ясно, что они сами предпочли бы ходить совсем голыми.
В сатирическом памфлете «Гримасы немецкой моды», автор которого спрятался под псевдонимом Almodo Pickelhbring (1685), где под видом дискуссии между портным и его подмастерьем изображены — не столько остроумно, сколько многословно — все современные нелепости моды, между прочим, говорится: «Между тем как г. Флориан так ораторствовал, Гарсону прислали для переделки роскошное дамское платье. Наверху оно было так вырезано, что едва доходило до сердца. Гарсон показал его ради курьеза нашему Флориану и сказал: „Недурная мода, очень откровенная мода, очень откровенная мода!“ Флориан выразил свое удивление и заметил: эта проклятая мода должна возмутить всякого целомудренного человека. Я готов поклясться, что многие ходили бы с удовольствием совсем без платья и с удовольствием выставляли бы напоказ свой костюм Евы, если бы только возникла подобная мода»… Автор книги «Слуга красоты» принципиально ничего не имеет против декольте. Он только желал бы, чтобы грудь обнажалась не слишком, так как это все же «неприлично». Он восстает главным образом против обычая подпирать грудь лифом, так что она превращается «в выставку предметов, предназначенных для продажи»: «Подобное оголение груди должно, несомненно, вызвать соблазн и скандал, как хорошо доказал автор превосходной книги об оголении груди. Я весьма рекомендую эту книгу в качестве зеркала».
«Превосходная книга», о которой здесь говорится, это вышедшее в 1686 году рассуждение «Грудь как два подмостка сладострастия». Его автором был протестантский пастор, и этот текст может считаться одним из наиболее ярых памфлетов, когда-либо написанных. Вероятно, он пользовался большим успехом, так как часто переиздавался и воровским образом перепечатывался.
В начале XVIII века в моду вошла накидка адриенна или же воланте, придававшая женщине вид, будто она в неглиже, и потому производившая особенно пикантное впечатление. Эта мода в особенности вызвала гнев проповедников морали, так как дамы надевали ее, когда утром посещали церковь. Если во все времена женщина ходила в церковь менее всего для молитвы, главным же образом — чтобы показать свой костюм, то в XVIII веке женщины очень скоро поняли, что едва ли им найти более удобный случай показать свою грудь, как именно в церкви, во время коленопреклонения, когда так удобно заглянуть к ним в корсаж. Эти неблагочестивые кокетки не могли, естественно, укрыться от взоров священников, и потому последние резко обрушивались на обычай декольтировать грудь в церкви.
Вообще говоря, поповский гнев против мании женщины оголяться проходил безрезультатно, но в некоторых местах все-таки удалось провести некоторые ограничительные меры. Так, например, в 1730 году вéнкам было запрещено посещать в адриенне или воланте большие храмы, ставшие настоящими рынками любви… Еще более характерным для эпохи нам представляется тот факт, что в некоторых странах, например в Италии и Франции в XVII и XVIII веках, даже монашенки ходили в декольте. Об этом часто сообщает Казанова, и его слова вполне подтверждаются венецианскими картинами, изображающими сцены из монастырской жизни. Хотя этот факт очень характерен, однако в нем нет ничего удивительного, если принять во внимание, что тогда, как и в эпоху Ренессанса, многие женские монастыри были просто дворянскими приютами, куда отправляли дочерей, которых по денежным соображениям не могли выдать замуж, или куда благородные дамы на время уединялись по особым причинам.
Если церковные проповеди, осуждавшие декольте, оставались до известной степени бесплодными, то из этого еще не следует, что эта мода господствовала на протяжении всей эпохи абсолютизма. Даже в XVIII веке в этой области замечаются резкие колебания. Самое смелое обнажение груди сменялось ее почти герметическим закупориванием. Дебютировала эпоха абсолютизма поистине чрезмерно расточительным декольте во второй половине XVII века. Десятилетие спустя, в начале XVIII века, напротив, обнажать грудь более чем на два дюйма ниже шеи уже считалось неприличным. В середине этого столетия хорошим вкусом отличалась опять та дама, которая выставляла напоказ большую часть груди и плеч, а несколько лет спустя снова каждая женщина закрывала грудь до самой шеи и т. д.
Как будто нет единообразия.
Однако эта смена не опровергает основного положения, а только обнаруживает тот темп самоуничтожения, с которым абсолютизм творил над собой суд истории. Абсолютизм, достигший во второй половине XVII века вершины могущества, в начале XVIII века во всех странах обанкротился. Наступила первая реакция, первое тяжёлое похмелье, продолжавшееся в одних странах одно, в других — несколько десятилетий. Банкротство потом не прошло, правда, зато породило вечно одинаковый метод банкрота, который сознал свое положение и с обычным для банкрота девизом «после нас хоть потоп» бросается с последними силами в вихрь извращенно-безумного самоистребления. Своей высшей точки это лихорадочное возбуждение абсолютизма достигло в середине XVIII века. И на этот раз за кризисом последовала смерть — смерть медленная, но верная, прерываемая лишь последними конвульсиями агонии, пока эти судороги абсолютизма не потонули окончательно, жалко и печально в водовороте рождения нового буржуазного мира.
