Абсолютный монарх охотно выставлял напоказ свое земное всемогущество: отсюда демонстративная игра в солдатики. Ничто лучше внушительной армии так убедительно не обнаруживало власть, имевшуюся в руках. Так как этим путем можно было продемонстрировать по крайней мере свое земное могущество, то даже ничтожнейший из земных деспотов содержал «войско». Милитаризм принимал при таких условиях характер декорации, становился игрушкой, доходя в иных случаях до смешного. В Вюртемберге самые рослые парни попадали в «лейб-гвардию». Один современник описывает ее следующим образом: «Лейб-гвардия щеголяет в красных мундирах с черными отворотами, в жабо и манжетках, в высоких касках, с расчесанными и напудренными волосами и с черными усами. Сапоги и брюки их до того узки, а последние к тому же так набиты сзади и спереди толстой бумагой, что им трудно садиться и вставать. Горе тем несчастным, которые падают на улице или во время парада! Своими силами они не могут подняться. Приходится их брать под руки, и требуется не менее двух человек, чтобы их снова поставить на их бумажные ноги».
Не менее смешны были, впрочем, и высокорослые молодцы прусского короля Фридриха Вильгельма I. Смешная поза и здесь заменяла истинную силу. Абсолютный монарх под гипнозом своего видимого всемогущества, очутившегося в его руках только благодаря противоположности интересов боровшихся общественных сил, в самом деле искренне верил, что все это так и быть должно. Он нисколько не сомневался, что в нем живет и действует само божество. Французские короли одним прикосновением руки лечат болезни и недуги, порой действительно исцеляя больных: чудо это творила вера.
В этом ключ к разгадке и логическое оправдание всех поступков самодержавного государя. Божество может распорядиться всем. Оно вольно над жизнью и свободой подданных, в особенности же над их собственностью. Все принадлежит по праву королю. Все государство — его личное владение. При Людовике XIV не раз серьезнейшим образом обсуждался вопрос, «не следует ли королю фактически взять в свои руки все земли и доход Франции». К этой удивительной мысли все снова и снова возвращались. В инструкции, составленной по поручению короля для дофина (наследника престола), говорится: «На том же основании все, что находится в пределах наших владений, принадлежит нам, что бы оно ни было. Вы должны быть убеждены в том, что короли от природы имеют право свободного и полного распоряжения всем имуществом клира и мирян и могут каждую минуту, подобно мудрым управляющим, им воспользоваться для нужд государства».
А когда привилегированные сословия увидели в пропаганде подобной абсолютистской аксиомы угрозу своим старинным «правам» и подняли протест, то немедленно же выступили придворные юристы и стали доказывать, что «король — собственник всей земли государства».
Так как абсолютный монарх считал себя естественным, прирожденным собственником всей страны, то он не только имел право распоряжаться всеми налогами, — абсолютистская логика внушала, кроме того, мысль, что не может быть ничего более естественного, как желание присвоить себе на личные нужды большую часть этих налогов. При этом, разумеется, в голову не приходило считаться с вопросом, соответствуют ли прихотям находящиеся в наличности суммы. Все абсолютистские дворы поэтому отличались безумной расточительностью.
Огромный дефицит во французском бюджете, незадолго до революции приводивший министров в крайнее смущение, не помешал Людовику XIV купить для королевы за 18 миллионов ливров замок Сен-Клу, а для себя — за 14 миллионов замок Рамбуйе. Проиграть 100 или 200 тысяч ливров в один вечер было для Марии-Антуанетты пустяком. Екатерина II истратила на своих фаворитов 90 миллионов рублей. Эта огромная сумма, однако, ничто в сравнении с тем, сколько Людовик XV тратил на свои любовные капризы. Одно снабжение пресловутого «pare aux cerf» («сада оленей») все новым, свежим товаром стоило несколько сот миллионов, не считая расходы на видных любовниц вроде г-жи Помпадур, сестер Нель, Дюбарри и др. Одна Помпадур стоила государству несколько десятков миллионов. Не дешевле обошлись Франции незаконные жены Людовика XIV. Строительная мания Людовика XIV стоила еще дороже. В один год, желая создать обиталище, достойное своей священной особы, он истратил 90 миллионов франков.
Каждый абсолютный государь Европы считал своей обязанностью подражать пышности, мании сооружения великолепных зданий и расточительности «короля-солнце»
[3]… Строительная горячка Фридриха II поглотила в короткий срок несколько десятков миллионов, что представляло огромную сумму, если принять во внимание как бедность Пруссии вообще, так в особенности вызванную Семилетней войной нищету, ибо с этим периодом как раз совпадает мания строительства короля. Абсолютно и относительно еще значительнее были траты на великолепные постройки вюртембергского, баденского и гессенского дворов. При самом маленьком дворе существовали: обер-гофмейстеры, обер-гофмейстерины, кавалеры, дамы, аристократы-пажи, стоявшие в блестящей ливрее за стульями их величеств и менявшие тарелки, несмотря на свое знатное происхождение. А далее следовали просто пажи, гофмейстеры, шталмейстеры, повара, садовники, камердинеры, егеря, гайдуки, скороходы, не считая огромной толпы лакеев, камеристок, гардеробщиц, кучеров, ефрейторов, конюхов, помощников садовника, поварят, служанок, и, наконец, неизменная «лейб-гвардия», которая то и дело при всяком поводе должна была брать на караул и салютовать.
Большинство абсолютных монархов не только горячо стремилось к тому, чтобы не отстать от версальского образца, — часто они видели свое честолюбие в том, чтобы еще превзойти, разумеется в мелочах, этот образец. И многим в самом деле удавалось осуществить честолюбивую мечту. В особенности прославились этим Карл Август Саксонский и Карл Евгений Вюртембергский. Их, впрочем, извиняет то обстоятельство, что их умственные способности были развиты обратно пропорционально их вожделениям самцов. Праздники вюртембергского «деспота в миниатюре», расточительность которого была тем больше, чем меньше была страна — в ней насчитывалось тогда не более 600 тысяч жителей, — ежегодно украшал балетный идол Вестрис, получавший гонорар в 1200 гульденов. Еще дороже обходились великолепные фейерверки, которыми завершались праздники и для устройства которых герцог выписал итальянца Веронезе, знаменитого фейерверкера своего времени. Этот последний должен был показывать свое искусство даже и тогда, когда ненастье мешало проявлению его таланта.
В одном описании Вюртемберга, вышедшем в 1765 году под заглавием «Сущая правда, или Записи знаменательных событий дома Вюртембергов», говорится: «Хотя во дворце смеются немного, зато тем больше едят. Немало и пьют, а во время десерта пускают фейерверки не хуже, чем при дворе христианнейшего короля. Впрочем, эти фейерверки не имеют ничего общего с большим фейерверком, который сжигается на вольном воздухе все равно, какая бы ни была погода. В 1763 году дождик совершенно промочил все ракеты. Однако герцог и слышать не хотел о том, чтобы отложить фейерверк — стоил он 52 тысячи гульденов, — хотя фейерверкер и уверял его, что и пятидесятая доля не загорится. В таких представлениях герцог видел истинные доказательства великолепия и пышности».