В результате народ должен был платить вдвое больше, чем вносилось в кассу короля.
Разумеется, отсюда не следует, что там, где назначением и сбором податей заведовало само государство, бремя налогов было менее тягостным. В Пруссии «контрибуция», которой были обложены крестьяне, колебалась в зависимости от провинций между 33 ½ и 45 % дохода. Другими словами: каждая гуфа
[8] земли была обложена восемью талерами, тогда как помещик платил с нее менее двух талеров. А из жалких остатков крестьянин должен был платить почти столько же всяких других повинностей. Это, конечно, не мешало Фридриху II фигурировать в «исторических» трудах придворных историков в качестве «мужицкого короля».
Однако налоги не пополняли и наполовину королевских касс, потребности которых возрастали обратно пропорционально доходам. Абсолютизм должен был поэтому организовать форменный грабеж народного кармана. Он, кроме того, открыто или тайно поддерживал те махинации, при помощи которых капиталисты-эксплуататоры особенно успешно наживались во время голода или других подобных бедствий, пользуясь народной нуждой для выгодных афер.
Провозгласить продажность всего, чем король мог распоряжаться, было самым естественным и близким средством получить деньги. Поэтому все должности не передавались, а продавались, подобно тому как некогда папство продавало с аукциона церковные должности. Само собой понятно, что тем самым каждая должность становилась источником и средством эксплуатации. Так оно и было на самом деле. Ни одна служебная функция отныне не исполнялась без предварительных поборов. Кроме того, каждый обыватель был обязан беспрекословно подчиняться всякому проявлению «служебного» рвения. Бедняк должен был позволить осмотреть свои винные бочки и платить за них даже в том случае, если они давно уже развалились и он давно уже по бедности не лакомился вином.
В то же время всякая должность была провозглашена государственной службой. У городов отняли их автономию, и если города не выкупали ее, то городские должности превращались в государственные, само собой понятно, за счет самого же городского населения, которое должно было их содержать. Так поступали в продолжение столетий французские короли, Габсбурги, Гогенцоллерны, а с ними вся армия мелких государей. Получить должность мог уже только тот, кто платил больше других. Не было надобности доказывать наличие способностей для данной должности. Дурак побеждал гения, если у него был туго набитый кошелек.
Содержатель дома терпимости мог сделаться церковным советником, и таких случаев было немало. Заведомые идиоты назначались советниками. Мошенники и жулики получали место бургомистра или судьи. Лакеи становились директорами театров и т. д. В одном рескрипте Карла Евгения Вюртембергского на имя Витледера, заведовавшего торгом должностями, об одном покупателе, претенденте на должность, говорится довольно откровенно: «Хотя таланта у него нет, но зато он честный человек, а 4000 гульденов — сумма порядочная». Отец Юстинуса Кернера купил свою должность за 6500 гульденов и всю жизнь не мог разделаться с долгами.
В Вюртемберге каждый вновь назначенный чиновник должен был подписать следующую бумагу, прежде чем вступить в отправление своей должности: «Если его герцогское величество соизволит принять на службу нижеподписавшегося, то последний имеет честь сим предложить всеподданнейше сумму такую-то… и немедленно ее уплатить» (следует подпись).
Прусский король Фридрих Вильгельм I неоднократно руководился при назначении на ту или другую должность соображением «кто больше даст». А если на какую-нибудь должность не находилось любителя, то ее просто предлагали первому попавшемуся богачу, а если тот осмеливался отказаться от предложенной «чести», то в Германии он рисковал попасть в крепость, а во Франции — в Бастилию, «пока не научится лучше ценить благосклонность его величества».
Так как этот прием оказался чрезвычайно выгодным, а, с другой стороны, денег всегда недоставало, то число мест постоянно увеличивалось или же придумывались самые нелепые должности. Если раньше в какой-нибудь коллегии заседало четверо или восемь советников, то их число доводили до 12, 24 и даже больше. При Людовике XIV были, между прочим, созданы следующие важные должности: осмотрщика поросят и свиней, париков, свежего масла, соленого масла, кирпичей, счетчика сена, контролера дров, вин, продавца снега и т. д. И каждая должность продавалась сразу десятку или сотне желающих. В одном Париже было не менее 900 контролеров вин. Таким способом при Людовике XIV удалось в какие-нибудь 15 лет (1700–1715) обогатить королевскую казну суммой в 5 1/2 миллиона ливров.
Однако лучшим средством улучшения финансов абсолютизму казалось ухудшение монетной системы. В самом деле, что могло быть проще: стоило только уменьшить размер и вес талера, гульдена и зильбергрошена — и из той же массы металла можно было получить гораздо больше денежных знаков. В одну ночь бедняк мог стать Крезом
[9]. И потому к этой процедуре постоянно возвращались, впрочем, уже с самого возникновения денежного хозяйства. До царствования Людовика XV номинальная ценность серебряной монеты менялась во Франции не более и не менее как 250 раз, а золотой — 150. Насколько подобная процедура была порой выгодна, доказывает великая перечеканка 1709 года, которая принесла казне более 50 миллионов ливров. Не мудрено, что в моменты кризиса почти все абсолютные монархи прибегали к этой хитроумной уловке. В связи с указанным средством находился другой излюбленный трюк — следуемые казне суммы, как-то: налоги, залоги и т. д. — уплачивались полновесной монетой, тогда как казна выдавала, например, жалованье ухудшенной монетой. Особенно Фридрих II обнаруживал в этой области блестящий финансовый гений.
А когда и это средство не спасало из затруднительного положения, то не стеснялись переходить и к открытому грабежу. Так, например, во Франции в 1689 году был издан указ о передаче под страхом тяжелого наказания в распоряжение королевского монетного двора всей серебряной мебели, бывшей в моде во второй половине XVII века. Спекулировать на народной нужде было также часто испытанным средством. Так как во Франции в периоды неурожая спекулянты — целые компании, скупавшие весь хлеб на рынке, последствием чего был систематический голод, — наживали огромные деньги, то Людовик XV примкнул к «заговорщической шайке» и ростовщической торговлей хлебом обеспечил своей казне чрезвычайно обильный источник дохода. Теперь известно, что Людовик XV был главным акционером компании Малиссе, занимавшейся скупкой хлеба, а в реестрах придворных штатов встречается специальный казначей по части «хлебных спекуляций его величества».
Государям, естественно, подражали их клевреты. Герцогиня Орлеанская сообщает о г-же Ментенон: «Когда она увидела, что хлеб не уродился, она дала приказ скупать его на всех ярмарках. Люди умирали с голоду, а она нажила массу денег». Понятно, что Людовик XV не был сторонником свободной торговли хлебом — как все, так и она была монополизирована. Хронический голод народа казался ему самым счастливым положением, ибо по идеологии абсолютизма выходило, что счастье народа заключается исключительно в счастье государя, дарованного ему Богом.
