Когда мисс Робинзон, фаворитка в гареме английского наследника, актриса по профессии, приехала в 1781 году в Париж, то весь мир феодальных виверов (прожигателей жизни) пришел в экстаз. Гастон Могра сообщает по этому поводу: «Французское общество прекрасно приняло ее. Давали в честь нее празднества и придумывали развлечения, в которых участвовали виднейшие люди. Герцог Шартрский, Лозён, самые очаровательные кавалеры двора жаждали быть представленными красивой иностранке. Герцог Шартрский, влюбленный в нее по уши, устраивал в честь нее скачки в равнине Саблон. Даже больше. В роскошно иллюминированных садах Муссо он устроил сельский праздник, итальянскую ночь. При помощи пестрых лампионов, гирлянд и искусственных цветов все деревья были украшены инициалами мисс Робинзон».
В этом случае, как и во многих других, чествуемая дама не преминула, впрочем, доказать своим фанатичным поклонникам, что она достойна такого чествования. Мисс Робинзон милостиво включила герцога Шартрского в число осчастливленных ею любовников. Английские памфлетисты поспешили довести до сведения публики мельчайшие подробности этого столь важного государственного акта. Впрочем, единственным последствием было то, что слава этой дамы еще поднялась в английском обществе.
Как уже видно по этим немногим примерам, институт метрессы представляет собой поистине перевод на светский язык католического культа Марии. Мария выше Христа. Так выше и могущественнее монарха его метресса, ибо она властвует над ним, она его рок.
Тот, за кого Мария заступается перед Всевышним Судьей, может спокойно рассчитывать на милость неба. Кому сияет благосклонность фаворитки, тому сияют звезды жизни. Последствием этой исторической ситуации был так называемый режим метресс, придающий эпохе старого режима зловещую окраску. Мы можем здесь воздержаться от детального описания этого режима, тем более что он — наиболее известная сторона истории абсолютизма. Необходимо, однако, внести некоторые поправки в ходячую оценку этого факта.
Большинство критиков режима метресс исходят прежде всего из морального негодования по поводу того, что народы должны были подчиниться капризам проститутки. Подобная критика шита белыми нитками, так как исходит из идеи прирожденного законодателя, усматривая его лишь в законном государе. И, однако, ничто так хорошо не опровергает эту идею, как именно режим метресс. Ибо если иметь в виду умственные способности, то даже при поверхностном взгляде роковым образом обнаружится, что они были в большинстве случаев именно на стороне фавориток. Эти последние, за немногими исключениями, были интеллигентнее не только вытесненных ими законных супруг, но и своих номинальных повели телей. Тут ничего не поделаешь. Единственно безнравственной чертой в этом положении вещей была сущность абсолютизма, превращавшая индивидуальный произвол во всемогущий закон.
Если мы можем вполне игнорировать огромные злоупотребления, к которым всюду приводило господство метресс, то для истории нравов тем важнее последствия, которые оно имело отчасти для всего населения, отчасти для значительных его слоев.
Так как подчинение воле женщины в эту эпоху находило свое высшее выражение в подчинении воле метрессы, то стать фавориткой было тогда для женщины наиболее выгодной, а потому и весьма желанной профессией. Многие родители прямо воспитывали своих дочерей к этому призванию. Мистрисс Мэнли говорит в своей «Атлантиде»: «Благоразумные матери развозят своих дочерей по операм и в Гайд-парк, чтобы они заручились любовниками».
Любовник был первым идеалом девушки, так как если из него и не выходило мужа, то, по крайней мере, дарующий подарки или оказывающий протекцию друг. В «Будь здоров»
Абрахам а Санта Клара говорит: «И теперь еще можно найти родителей, отводящих собственную кровь и плоть, то есть своих детей, еще невинными на бойню к дьяволу. Есть и такие, которые сводят дочерей с важными господами, чтобы путем проданной им девственности расширить свою родословную и получить прибыльные места».
Высшим идеалом, достижимым для женщины, было, естественно, стать метрессой государя. Ежедневное зрелище безграничного могущества, которым располагала любовница государя, тот факт, что на всю ее родню и на всех ее знакомых сыпались, как из рога изобилия, богатства и почести, все это соблазняло множество родителей серьезно считаться с такой возможностью и воспитывать своих дочерей так, чтобы они стали — как тогда выражались — «королевским лакомством». В нашем распоряжении целый ряд данных. Так, например, Казанова говорит в одном месте своих мемуаров: «В гостинице, где я остановился, я встретил актрису по имени Тоскани, возвращавшуюся со своей молодой, очень красивой дочерью в Штутгарт. Она ехала из Парижа, где пробыла год, так как ее дочь обучалась характерным танцам у знаменитого Вестриса. Я познакомился с ней в Париже и, хотя и не обратил на нее особенного внимания, все же подарил ей маленькую болонку, ставшую любимицей ее дочери. Молодая девушка была настоящим сокровищем, и ей не стоило особого труда убедить меня сопутствовать им до Штутгарта, где я к тому же рассчитывал найти всевозможные развлечения. Мать горела нетерпением узнать, как найдет герцог ее дочь, которую она с детства предназначала для этого развратного государя».
Наиболее фанатично занималась подобными спекуляциями придворная знать. Вместе со своими феодальными занятиями дворянство лишилось и прежней энергии, и чувства собственного достоинства. Исполняя при дворе функции высших лакеев, оно незаметно переняло психику и нравы лакеев. Все родственники неимоверно горды, если красота дочери, жены или сестры оказалась способной возбудить желания государя. Каждая женщина только и думает о том, чтобы привлечь к себе взоры властителя. Все стараются очутиться в таком положении, чтобы сблизиться с королем, и каждую минуту готовы последовать его приглашению. Один современник сообщает о дворе Людовика XIV: не было при дворе ни одной женщины, которая не старалась бы одарить короля любовью. О нравах, царивших при дворе Фридриха Вильгельма II, мы слышим из уст известного директора академии Шадова: «Весь Потсдам был не чем иным, как одним большим домом терпимости. Все семейства мечтали только об одном: иметь дело с королем, с двором. Все наперерыв предлагали жен и дочерей. И усерднее всех предлагали представители высшего дворянства».
Даже о патриотизме забывала в таких случаях аристократия. Именно дочери и жены старых вестфальских дворян дрались между собой из-за чести украсить ложе короля милостью Наполеона, короля, прозванного Morgen wieder Lustig (Утром снова весельчак). Характерный признак мировоззрения лакеев — мысль, что тот, кто вторгается в их область, «нарушает тем их прирожденные права». Дворянство видело поэтому нарушение своих прирожденных прав в том, что девушки или женщины из народа удостаивались такой же чести и делали на ложе королей или принцев карьеру, на которую, по мнению дворян, имели право одни они, как по своему происхождению, так и по божеским законам. И аристократия вела себя соответствующим образом. Если король выбирал себе любовницу из дворянства, то восхваляли мудрость правителя, умеющего сочетать личное благо с благом народа… Если же фаворитка звалась — как фаворитка Фридриха Вильгельма II — Минхен Энке или носила иное какое-нибудь мещанское имя, то не находили достаточно бранных слов, чтобы заклеймить позорное хозяйничанье метрессы.
