Подобное феодальное воззрение дворянства, что лишь его дочери имеют право быть наложницами государя, встречается, разумеется, не впервые в XVIII веке: оно существует с самого того времени, когда абсолютизм становился силой, с того самого момента, когда, стало быть, образовалась и придворная знать. Иначе: с той поры, как только функция метрессы доставляла всей ее родне богатство и могущество. Чем более значительные слои дворянства отрывались от прежних своих феодальных занятий, падая до уровня придворной знати, тем ожесточеннее и беззастенчивее становилась конкуренция, и в XVIII веке протесты и негодование против «княжеских наложниц» достигли своего высшего напряжения. Конкуренция кипела, разумеется, в недрах самой знати. И как раз картина этой непрекращавшейся конкуренции была бы самым забавным зрелищем, какое только можно себе представить, если бы вместе с тем не раскрывались и пропасти самой дикой преступности.
Ни одно преступление не казалось слишком страшным тем, кто хотел добиться и сохранить за собой выгоду «разделять королевское ложе». Для этого вступали в союз с небом и адом, заказывали мессы и продавали душу дьяволу. К последнему прибегали чаще, так как из лаборатории дьявола брались «медленно действующие» яды и «надежные» любовные напитки, играющие такую видную роль во всех придворных интригах. К репертуару дьявола относилась и отвратительная черная месса, во время которой приносили в жертву князю тьмы маленьких детей в расчете подчинить себе его волю. На подобные эксперименты тратили огромные деньги, зная, что в случае удачи они принесут хороший процент.
Г-жа Монтеспан предложила отравительнице Вуазен не более и не менее как миллион ливров, если она доставит ей порошок, способный устранить всех любовниц Людовика XIV — прежних и будущих — и навсегда привязать к ней короля. Если г-жа Монтеспан действовала такими средствами против г-ж Лавальер и Фонтанж, то такие же средства пускали против нее в оборот герцогиня Ангулемская, г-жа Витри и собственная ее невестка, которые мечтали занять ее место.
Однако и здесь необходимо учитывать более глубоко лежащие мотивы, а именно мотивы классового господства. Было бы ошибкой считать эту борьбу за место королевской наложницы простым личным делом. Так как метресса пользовалась могуществом, то за каждой из этих дам всегда стояли известные политические группы. Фракция, стремившаяся захватить власть, хотела иметь на месте фаворитки своего человека. Другими словами: за гаремными ссорами часто скрываются политические распри эпохи. Более серьезные политические интересы и придают всем этим придворным интригам их страстность и их историческое значение. За вечными спорами между господствовавшими в данную минуту фаворитками и отдельными министрами или между дамами, боровшимися из-за места фаворитки, столь обычными и нескончаемыми при французском дворе начиная с половины XVII века, стояла в конечном счете борьба все более крепнувшего парламента против королевского самодержавия. Министр Людовика XV, герцог Шуазель, был сторонником г-жи Помпадур и противником г-жи Дюбарри, но не потому, что последняя совращала короля к безнравственной жизни, тогда как при г-же Помпадур царили «благородство и пристойность», а потому, что г-жа Помпадур служила партии парламента, олицетворенной в герцоге, тогда как Дюбарри была доверенным лицом и ставленницей иезуитов.
Здесь отражается, стало быть, важнейший политический поединок эпохи. Что политическая борьба облеклась именно в такой идеологический покров, коренится в самом существе абсолютизма. Эта его сущность обусловливала, что великие исторические проблемы должны были облекаться в довольно грязные одежды.
В эпоху, когда продажно большинство женщин, не менее продажен, естественно, и мужчина. И потому в эпоху абсолютизма рядом с институтом метресс встречается другое характерное и чрезвычайно обычное явление — муж, соглашающийся из материальных соображений на такую роль жены.
Множество мужчин относились снисходительно к внебрачным любовным связям жен не только из удобства или равнодушия, не только из рафинированности, так как запах проститутки, исходивший от жены, действовал возбуждающе на их переутомленную чувственность, а потому, что тело жены было для них товаром, ее любовь — капиталом, приносившим больший процент, чем всякий другой капитал.
На продажности жены и матери строилось немало домашних хозяйств, чаще же она служила подсобным средством, позволявшим семье тратить больше, чем она могла, занять таким образом положение в обществе, которое труд рук или ума мужа никогда не мог бы для нее создать. Любовник одевал свою метрессу, подносил ей украшения, дававшие ей возможность блистать в обществе, и под видом займа, о возврате которого не думала ни одна из сторон, он, кроме того, оплачивал наличными оказанные ему любовные услуги. Это тем менее удивительно, что в ту эпоху обычной фигурой был профессиональный авантюрист, игрок и мошенник во всех возможных видах, торговавший женой, а когда она становилась для этого слишком старой, то и красотой дочери.
Однако тип мужа, услужливого из чисто эгоистических соображений, встречается во всех классах и слоях. Он то и дело мелькает в мемуарах знаменитых виверов XVIII века. Большинство из них пользовались таким успехом только потому, что мужья предупредительно играли роль тайных режиссеров. По-види мому, особенно обычным явлением это было в среде купечества, именно в тех отраслях торговли, которые находили потребителей в имущих классах. Таковы были, например, продавцы модных вещей и галантерейного товара. Здесь установился обычай, в силу которого жена обслуживала мужчин-клиентов: она приходила на квартиру модника предложить полученные новинки. Если ей удавалось убедить клиента своей пикантностью и расположить услужливостью так, что тот не только покупал, но и платил вдвойне, покупал и тогда, когда товар становился все дороже, то она приобретала репутацию ловкой купчихи, и ее мужу можно было только позавидовать. А муж, естественно, гордился таким сокровищем, хотя знал, что порой клиент платил за товар, которого он и не думал поставлять.
Также часто встречался этот тип среди среднего и мелкого чиновничества. Все отличие здесь состояло лишь в том, что на место клиента-покупателя становился начальник или покровитель. Если жена или дочь были достаточно любезны с начальником, то можно было освободиться от части работы, закрепить свое положение, авансировать и получить тепленькое местечко. Такие случаи были столь часты, что можно без преувеличения сказать: таков был путь, которым тогда обычно чиновники делали карьеру. Но и в солидном с виду бюргерстве встречалось множество семейств, где муж с удовольствием наблюдал, как жена становится любовницей состоятельного друга дома. Он сам уже давно направлял мысль жены в эту сторону добрыми советами: ты должна ухаживать за господином таким-то, будь с ним любезна, его рекомендация может нам сослужить большую службу и т. д. Подобные советы и фразы были в этой среде стереотипными. Не менее стереотипно было, однако, и царившее здесь лицемерие. Нигде так не возмущались пороком, гулявшим по улице в неприкрытом виде.
Из всего этого вытекало в конце концов неизбежное последствие. Узаконение метрессы как общественного института узаконивало и рогоносца. Последний все более переставал быть комическим лицом. Напротив, его прославляли как единственный прочный фундамент крепкого семейного счастья и как лучший фундамент, который только можно выбрать. Комическим лицом был лишь тот муж, который сделался рогоносцем против желания… А отсюда следует, что звание рогоносца становилось в эту эпоху своего рода профессией. Фигура Schanddeckel’a (ширмы позора) — человека, который за деньги, положение или место прикрывает своим именем незаконную сделку, — появилась, правда, в эту эпоху не впервые, зато сделалась типичной.
