Эволюция трактирной жизни
Семейные праздники
Народные обычаи
Народные праздники и увеселительные места
Т анцы и игры
Опера и балет
Салон
Общественные развлечения населения в эпоху абсолютизма отличались большой примитивностью, ибо всегда одной из главных забот всякого абсолютистского режима было стремление отучить людей «радоваться».
Радоваться — значит беспрепятственно двигаться, и прежде всего беспрепятственно отдаваться движениям духа и души. А это противоречит как по своим предпосылкам, так и по последствиям интересам абсолютизма, ибо приводит к его уничтожению. Предпосылка истинной радости — самоопределение радующегося, важнейшее последствие — повышение энергии в том же направлении самоопределения. Абсолютизм поэтому стеснял свободное проявление жизни в массах и убивал еще в зародыше истинную радость.
В эпоху старого режима радость массы — не что иное, как вспышки дикого веселья. Они не противоречат интересам абсолютизма как господствующей силы, а, наоборот, упрочивают его, ибо если более высокие развлечения повышают энергию масс и индивидуумов, то такие вспышки дикого веселья ослабляют эту энергию, которая бесполезно разрешается. А это как нельзя более соответствует интересам абсолютизма, так как таким образом понижается вызываемое им в массах противодействие. Так как состояние опьянения — а оно связано всегда с такими дикими вспышками веселья — позволяет людям забывать о печальной действительности, то абсолютизм получает двоякую выгоду. Забывая временно о муках ада, среди которых человек осужден жить, он некоторым образом вообще примиряется с ними и тем еще более ослабляется опасность свержения того, чьи интересы требуют сохранения этой печальной действительности.
Примитивность общественных удовольствий обнаруживалась по той же причине не столько в качественном, сколько в количественном отношении. Потребность забыть действительность была в эту эпоху стереотипна, и потому люди пользовались каждым представившимся случаем. Так как в таком поводе нуждались ежечасно, то его старались создать — таким поводом была гостиница.
С гостиницей связано в XVIII веке большинство развлечений. Даже больше: все виды их были не более как — в большинстве случаев — продолжением ресторанной жизни. Правда, на это имелась еще одна причина, а именно все разраставшийся спрос на общение, нуждавшееся в постоянном центре схождения. Таким центром и сделался ресторан, и притом как явление самостоятельное, рядом с прежним постоялым двором, исполнявшим совсем другие функции, и прежним цеховым кабачком, где общались только представители одного цеха. Нет, гостиница, ресторан сделались тогда тем, чем они являются и теперь, — нейтральным местом сборищ для различных групп того же класса: деление на классы именно здесь получило постоянный характер. Эта эволюция совершилась, естественно, скорее там, где климатические условия мешали более продолжительному пребыванию на улице, то есть главным образом в Средней и Северной Европе.
По мере того как ресторан становился в центр общественных увеселений, исчезали или отступали заметно назад прежние типические формы общественных развлечений. И прежде всего баня и прядильня, когда-то пользовавшиеся одинаковой популярностью в деревне и городе. Как мы выяснили в первом томе, посвященном Ренессансу, жизнь в банях замерла из-за появления сифилиса и возраставшего обеднения масс. Там, где они уцелели или после кризиса снова расцвели, они в большинстве случаев превращались, как уже было сказано, в ясно выраженные дома терпимости.
Иначе обстояло дело с так называемыми целебными источниками, которые официально посещались из соображений здоровья. Подобные курорты, напротив, снова вошли в моду в XVIII веке, а во многих из них сохранились и прежние нравы, имевшие те же, как и прежде, последствия. «Ничто так не полезно для бесплодных женщин, как посещение курорта, и виновата тут не вода, а монахи», — говорится (точь-в-точь как в эпоху Возрождения) в сатирических описаниях жизни на модных курортах XVIII века. Кокетство, флирт — словом, все виды галантности были главным занятием посетителей курортов.
Впрочем, это касается только так называемых модных курортов, среди которых особенной славой пользовался тогда Спа. На настоящих целебных курортах — приведем в пример очень популярные тогда вюртембергские местечки Вильдбах, Тейнах и Геппинген — царили противоположные нравы: они были центрами господствовавшего тогда преимущественно в мелкобуржуазных слоях пиетизма. Здесь на лечение смотрели, как на священнодействие, и оно напоминало священнодействие тем, что ему старались придать религиозную окраску пением религиозных песен о целебных источниках. Такова была, например, церковная песня, сочиненная штутгартским городским священником Юнгом.
В настоящее время мы сочли бы подобные песни невольными пародиями на благочестие — тогда они были задуманы совершенно серьезно, и их серьезность никем не подвергалась сомнению. Этому вовсе не противоречит, если целый ряд насмешников утверждал, что как раз в этой поэтической атмосфере в особенности пышно процветала земная любовь, — это тем менее удивительно, так как «большинство болезней, преимущественно женских, можно было вылечить только таким путем». Отсюда можно сделать вывод, что главное внешнее отличие посещаемых средним бюргерством курортов от модных состояло только в том, что здесь царило лицемерие вместо открытой галантности. Хотя мы имеем полное право сомневаться в христианском целомудрии, в которое, как в броню, облекался пиетизм, так как с ним нередко соединялась самая изрядная грязь, все же нет основания считать аскетическое поведение мелкобуржуазных масс одним сплошным лицемерием. Если не безусловный аскетизм — ибо как массовое явление такой аскетизм не существует, — то относительный был для значительных слоев законом горькой необходимости, которая ведь всегда заключает секрет всякого аскетизма. Кто всю жизнь осужден высчитывать каждую копейку, тот лишен побудительных причин делать из любви хотя бы временно приятное времяпровождение.
Что верно для мелкого буржуа, то, естественно, еще в большей степени приложимо к зависимому мужику и к еще более несвободному наемному работнику. Оба эти класса не имели времени делать из любви занятие, — они были для этого слишком истощены работой. Когда человек ежедневно трудится 14–15 часов, то любовь падает для него до уровня простого животного инстинкта и единственное ее «облагораживание» проявляется в конце концов в диких эксцессах, к которым может повлечь опьянение.
Другой важный повод к развлечениям, когда-то существовавший в жизни мелкой буржуазии и мелкого крестьянства, а именно посещение прядильни, сохранился, правда, в деревнях, вымирая только в городах. Но и в деревнях мужчины уже не участвовали в этом развлечении в такой же степени, как прежде. Там же, где это все-таки имело место, господствовали обыкновенно те же нравы и обычаи, царил тот же флирт жестами, как некогда в эпоху Ренессанса, продолжая, как и тогда, быть главной притягательной силой для мужчин и для женщин.
Вместе с учащавшимся посещением ресторанов мужчинами все более частым гостем там была и женщина. Это произошло, когда прежний кабачок превратился в официальный и всеобщий повод к пьянству, служа лишь временно ареной для экономической и политической борьбы разных организаций. Уже в XVII веке женщины низших классов охотно посещали трактиры. Абрахам а Санта Клара замечает со свойственной ему манерой преувеличивать, что женщины даже чаще мужчин заглядывают в кабак. «У нас, немцев, — говорит он, — бабы чаще посещают трактиры и кабаки, нежели мужчины».
