В осажденных городах, в дни гибели подпавшего гневу Господа Иерусалима, раздалось пророчество: руки гнусных женщин приготовят себе в пищу собственных детей. Мрачная фантазия еврея не могла представить себе более черной пропасти ужаса. То было последней ступенью падения павшего, Богом проклятого человека — а мы, современные англичане, дошли до этого, хотя и окружены изобилием богатства! Как это произошло? Почему так должно быть?
Все это имело место в 1841 году. Прибавлю еще, что пять месяцев тому назад в Ливерпуле была арестована Бетти Юлес из Болтона, по той же причине отравившая троих собственных детей и двух пасынков».
Наиболее достоверное средство проверки общего положения рабочих классов — исследование жилищных условий. Как только повышается заработок рабочего, как только в его распоряжении больше свободного времени, чем нужно для сна, улучшаются прежде всего жилищные условия. С другой стороны, эти последние тем хуже, чем безотраднее общее материальное положение работника. Рабочий прежде всего экономит на квартире, так как здесь, как ему кажется, он имеет больше всего основания экономить. Раз в его распоряжении только короткая ночь, раз у него не остается времени для семейной жизни, он готов, в случае надобности, довольствоваться для ночного отдыха конурой.
Жалкой конурой вместо жилища и были в продолжение многих десятилетий вынуждены довольствоваться миллионы работников, и только в последнее время в этой области замечается некоторое улучшение.
В 1866 году английский врач д-р Гентер предпринял широкую анкету по поводу жилищных условий, в которой о Лондоне, между прочим, говорится: «Два пункта не подлежат сомнению. Во-первых: в Лондоне существует более двадцати больших колоний, приблизительно в 10 тысяч человек каждая, отчаянное положение которых превосходит все, что только можно себе вообразить, и вызвано оно главным образом плохими жилищными условиями; во-вторых: состояние этих переполненных и разваливающихся домов гораздо хуже, чем двадцать лет назад».
А в другом месте тот же автор говорит: «Не будет преувеличением сказать, что во многих кварталах Лондона и Ньюкастла жизнь походит на ад». Что и в других местностях жизнь рабочих была не лучше, доказывает тот же автор своими данными о жилищных условиях углекопов в Нортумберленде и т. д. Самое выпуклое представление о господствовавших жилищных условиях дает нам, однако, доклад агента одного страхового рабочего общества в Бредфорде. По его словам, расположились на ночлег, ибо слово «жить» здесь уже не подходит, — на разных улицах, в шести комнатах по десяти и одиннадцати человек, в одной комнате — двенадцать, в трех — по тринадцати, в других трех — по шестнадцати, в одной — семнадцать, а в другой — восемнадцать человек. Но и это еще не худшее. Большая часть бесчисленной армии существующего во всех городах люмпен-пролетариата и теперь еще не имеет ночлега, а вынуждена ночевать на площадях, в пустых бочках или ящиках или под мостом.
В изданной в 1910 году Иван Блохом книге испанца Констансио Бернальдо де Кироса «Преступность и проституция в Мадриде» описывается жизнь так называемых гольфос (golfos), то есть босяков: «Они живут в городах, как жили на земле первобытные люди, не сеют, не жнут, грабя то, что лежит на дороге. Часто подобное воровство не сопряжено ни с какими опасностями, как, например, при собирании кочанов капусты, иногда, напротив, оно весьма опасно, например, когда они крадут гранатные трубки и осколки картечи на месте стрельбы, где их подстерегает и часто уносит смерть. Иногда они удят рыбу или ловят ящериц в деревне, крыс и мышей в городе и готовят из них обед тут же в поле или в своих городских трущобах. Более удачливые ищут себе прибежище в харчевнях и ночлежках, в „босяцких отелях“, как их прозвал кто-то, а запоздавшие довольствуются местечком на кирпичном заводе, теплой навозной кучей или ночуют, как настоящие троглодиты, в пещерах, в городе, в пустынных уголках, под воротами или за дверями, где они не спят, а только дремлют, так как каждую минуту их может накрыть не знающая пощады ночная полиция».
Зимой эти беднейшие из бедных находили когда-то убежище в домах, которые тот же автор описывает следующим образом: «Раньше в этих кварталах, на старой улице Комадре, ныне Ампаре, стояла ночлежка, пользовавшаяся дурной славой. Посетители называли ее Домом терпимости толстого дядюшки или гостиницей „Веревка“. Мы говорили с людьми, ночевавшими в этом учреждении. В одной комнате была растянута толстая веревка, на которую посетители клали голову. Веревка исполняла также обязанности будильника. Когда „толстый дядюшка“ видел, что его клиенты не хотят вставать, то он отвязывал веревку на одной стороне стены, так что спавшие падали, больно ударяясь, а он восклицал: „Вставайте же, вставайте!“».
Подобные «ночлежки» существовали не только в Испании, а в середине XIX века также во многих промышленных городах Англии и Франции. Ясное представление о такой парижской ночлежке дает нам рисунок Домье, относящийся к 1840 году.
Если при нормальных условиях жизнь пролетарской массы была часто не чем иным, как медленной голодной смертью, то в периоды кризисов, неизбежных при капиталистическом способе производства, для тысяч и тысяч пролетариев голодная смерть становилась уже прямо неотвратимой и неизбежной судьбой. В продолжение десятилетий голодная смерть была обычным явлением в промышленных городах Англии. Когда в такие моменты, как это имело место в 1866 году во время большого хлопкового кризиса, рабочие находили мужество показать демонстративно свою нужду на улице, то эта массовая трагедия входила по крайней мере как факт в сознание публики, хотя она и не понимала ее причин, и ужас охватывал всех.
Четвертого апреля 1866 года, на другой день после демонстрации безработных и голодных пролетариев, газета «Стандарт» замечает: «Ужасающее зрелище развернулось вчера на некоторых улицах столицы. Хотя тысячи безработных Ист-Энда и не демонстрировали массами и с черными флагами, все же толпа была очень внушительна. Вспомним, какие страдания приходится переживать этой части населения. Она умирает с голоду. Таков ужасный в своей простоте факт. Их 40 тысяч. На наших глазах умирает без помощи с голоду 40 тысяч человек в одном из кварталов нашей чудесной столицы, бок о бок с чудовищнейшим накоплением богатства, когда-либо виданным! Эти тысячи врываются теперь и в другие кварталы. Всегда полуголодные, они кричат нам в ухо о своем горе, а крик их достигает небес. Они говорят нам о своих очагах, заклейменных печатью нужды, говорят нам о том, что для них невозможно найти работу и бесполезно просить милостыню. Требования прихода довели даже местных плательщиков налога в пользу бедных до края нищеты».
В такие периоды кризисов единственным спасением от голодной смерти был для сотни тысяч работный дом. А это «спасение», предлагаемое христианским обществом голодающей массе, состояло в куске хлеба и шести копейках в день, взамен чего приходилось, однако, или щипать паклю, или разбивать камни. О громадном наплыве в эти работные дома и об их переполнении в эпоху большого хлопкового кризиса 1866–1867 годов корреспондент газеты «Морнинг стар» подробно сообщал в январском номере 1867 года: «Мне стоило больших трудов протиснуться к воротам рабочего дома в Попларе, так как его осаждала изголодавшаяся толпа. Она ожидала выдачи хлебных чеков, но время их раздачи не наступило».
