– Не понимаю, – произнес дед, словно разговаривал сам с собой. – Только что был бедным сыном владельца бильярдной, и нате вам – транжирит деньги на лучшие машины, лучшую одежду, лучшее то, лучшее сё. Так долго продолжаться не может. Дела твои идут хорошо потому лишь, что все прочие крупные коммерсанты продали свои текстильные фабрики и вернулись в Англию. Добром это не кончится. Тебе нужно больше копить, – резюмировал дед.
– У вас с Джиджи одно на уме: копи, копи, копи.
Тем временем мы подошли к «Ла Кот», отец открыл тяжелую стеклянную дверь и пропустил нас внутрь. Посетителей в кафе было много, но они почти не нарушали тишину.
Официант узнал отца и проводил нас к его любимому столику у окна.
– Нельзя так швыряться деньгами. И я не первый, кто тебе это говорит, – дедушка уставился в окно. – Город слухами полнится. И не только об этом, но и кое о чем другом, если ты понимаешь, на что я намекаю.
– Тонкий намек на толстые обстоятельства.
Отец взял сигарету, помедлил, словно вспоминая, не курил ли только что, и, не сводя с нее глаз, похоже, передумал.
– Ты и сам был не лучше, – добавил он.
– Легко тебе говорить. Но я-то женат на ведьме.
Официант в тюрбане и традиционном египетском наряде налил мужчинам кофе, его коллега-грек принес мне большую крем-соду с мороженым.
Старик вздохнул, перевел взгляд на соседний столик, за которым две женщины пили чай.
– Думаешь, я тебя не понимаю? Мы, мужчины, все одинаковы, я это знал с тех самых пор, как сам стал мужчиной, а было это более полувека назад.
– Но… – начал было его сын.
– Ты только обещай мне вот что, – перебил мой дед. – Пока я жив, не обижай ее, и чтобы больше никаких женщин.
Сын поклялся.
– А когда тебя не станет? – спросил он, чтобы разрядить обстановку.
– Не станет и не станет. Тогда делай что хочешь, это уже никого не касается.
Официант принес два больших стакана воды и кусочек рахат-лукума.
– Ты же знаешь, тебе вредно есть сладкое, – заметил мой отец. – Мой врач…
– «Мой врач, мой тренер, я хожу вот так, я дышу вот так» – хватит уже! – перебил его отец. – Кофе, сигареты и сласти. Мне и семидесяти нет, а у меня уже не осталось других удовольствий. – Он прихлебывал кофе, держа чашечку и блюдце в одной руке. – На, – спохватился дед: он уже дал мне кусочек лукума и сейчас отрезал другой.
Сидевший напротив отец поставил чашку на стол и молча смотрел на нас, словно боялся рассеять чары.
Дед отрезал мне еще кусочек и, чтобы не встречаться взглядом с сыном, следил, как я отправляю в рот лукум.
– На что ты смотришь? – не выдержал он наконец.
– На тебя.
– Он смотрит на меня, – задумчиво произнес старик, словно было что-то невозможно-трогательное в том, чтобы смотреть на собственного отца (и я вдруг понял, что так оно и есть).
Несколько минут спустя я заметил, что в дверях «Ла Кот» стоят мама, Флора и обе мои бабки.
– Надо же, какой сюрприз – ба, и Флора здесь! – воскликнул отец, когда женщин проводили за наш столик.
– Доктор Кац сказал, что она совершенно здорова, – сообщила Принцесса, которая случайно встретила трех женщин утром на остановке трамвая и вдруг решила пойти с ними. – Желчных камней стало меньше, печень здоровая, как у быка…
Дед что-то прошептал сыну.
Мы заказали еще кофе; наши лица овеял ветерок.
– Чудесный день для пляжа, – произнесла Флора с веселым оживлением, с которым всегда говорила о море. – Почему мальчик не на пляже?
– Потому что ему пора проводить время со взрослыми мужчинами, – пояснил дед и предложил ей сигарету из портсигара.
Флора давно не видела деда и спросила, как он поживает.
– Старею, – пожаловался тот. – Сижу дома. Дома скучно. И в людях тоже. Voil. И много сплю, – добавил он, словно вдруг вспомнил важную подробность. – Когда придет время показаться на глаза Всевышнему, я подойду к святому Петру и скажу: «Прошу прощения, святой отец, но в последнее время я только и делал, что спал, и больше уже не могу. Давайте я вернусь к вам через месяцок-другой?»
Флора искренне рассмеялась, несколько раз повторила дедушкину последнюю фразу – и запомнила навсегда.
– Ах, Флора, как я рад вас видеть.
– И я вас, потому что, признаться, до смерти хотелось выкурить сигаретку.
– Если бы все женщины были такими, как вы! Если бы вы знали…
– Что это с ним сегодня? – Флора обернулась к моему отцу.
– Понятия не имею, – ответил тот. – Он все утро такой.
– Твой дедушка – замечательный человек, – сказала мне Флора, – но порой ведет себя так, словно он более malheureux
[51], чем жертвы землетрясения.
Вскоре взрослые решили, что пора бы перекусить. Мама с Флорой решили пойти к Святой. Отец пригласил деда на обед. Принцесса молча смотрела на меня, не решаясь сказать ни слова.
– Не могли бы вы взять его с собой пообедать на рю Теб? – попросила мама Принцессу, пояснив, что сегодня занята: во-первых, портниха должна снять с нее мерку, чтобы шить платье к столетию бабушки. А во-вторых, придет Азиза сделать ей халаву.
– Иди с ней, – шепотом велела мне мать, указывая на Принцессу.
Бабушка засияла, как солнце в июне.
* * *
Отец все понял, едва в тот же вечер поднял трубку и услышал дрожавший от волнения елейный голос Святой. Она пыталась сообщить ему тяжкое известие не в лоб, и притом мужественно и с достоинством. Твоя мама, сказала она, сидит рядом со мной и плачет. Пьет fortifiant
[52] (так Святая называла шнапс). А затем, дабы поддержать отца, а заодно и намекнуть на прием в честь прабабкиного юбилея, на который ее так и не позвали, заметила: мол, не всем же суждено дожить до ста лет.
Отец сразу же меня разбудил, причем не присел, как обычно, на край моей кровати и не прошептал мое имя, а легонько похлопал по плечу. Всеми движениями его, казалось, руководила холодная, практически машинальная поспешность, словно он репетировал это несколько месяцев. Умыл меня, наскоро, небрежно промокнул мне лицо полотенцем и впервые одел меня сам (обычно это делала мать). Он не проронил ни слова. Когда мы вышли из дома и направились к гаражу, на улице не было ни души. Только собаки. Одна приблизилась к нам. Отец подобрал камень, швырнул в собаку, та бросилась наутек. В вестибюле дома напротив горел свет. Еще была ночь.
Мы ехали молча.
– Зачем ты привез мальчика? – Бабушка засунула скомканный платочек за левую манжету блузки.
