– Да это же Уголино да Монтефельтро, – бабушка послала итальянцу воздушный поцелуй. – Он только что вернулся из Франции, – сообщила она стоявшим рядом гостям. – Только вернулся из Франции.
Никто не слышал, как вошел мосье Коста. Я вдруг заметил, что он стоит посреди коридора и наблюдает за происходящим, точно отшельник, случайно забредший на языческую оргию, ошеломленно высматривает в толпе знакомое лицо. На нем, как обычно, были куртка-бомбер, рубашка с расстегнутым воротником; набриолиненные волосы зачесаны назад, над верхней губой – ниточка черных усов.
– Прошу прощения за беспокойство, – произнес он, заметив мою бабушку, – но мне необходимо срочно увидеть его превосходительство, вашего брата.
К нам стремительно подошел дедушка Вили, бормоча себе под нос «ай-ай-ай»; он прекрасно понимал: такой визит означает, что стряслась беда.
– Идемте на кухню – нет, сюда, – велел он мосье Косте, указав на заставленную хламом каморку рядом с кухней, где порой ночевала горничная Латифа. – А ты выйди вон, – Вили ткнул в меня пальцем.
– Я хочу с вами, – уперся я и пообещал, что буду молчать. Я едва не плакал.
– Ладно, заходи, но чтобы ни звука, или я тебя прибью.
– Моего брата схватили, – единым духом выпалил мосье Коста.
– Дело рискованное, и все это знали, – ответил Вили.
– Ну да. Деньги, разумеется, забрали. Но к ним в руки попали и номера счетов в швейцарских банках. И список имен.
– Вы хотите сказать, что этот идиот носил с собой список имен?
– Получается, так.
– Тогда нам конец.
Мосье Коста ничего не ответил, лишь испуганно и беспомощно скрестил руки на груди, словно надеялся избежать удара, заранее прикинувшись побежденным.
– Я в такой же беде, как и вы, ваше превосходительство, – в конце концов произнес он. – Вечером уходит корабль. Греческое торговое судно. Пропуск я обеспечу. Я тоже буду на борту. А теперь, если позволите, ваше превосходительство, мне надо предупредить еще кое-кого. – Мосье Коста вышел с черного хода, и больше о нем никто никогда не слышал, даже его жена.
– Позови Нессима и Исаака – и успокойся, ради бога.
Это было мое первое секретное задание; улучив минуту, я сообщил каждому из двоюродных дедушек, что их срочно ждут в chambre des karakibs, что по-арабски значит «хлам». Я проводил обоих в каморку; мне велели ждать снаружи.
Я пытался подслушивать, но услышал лишь охи да ахи. Дверь открылась, меня попросили сходить за бабушкой и привести ее одну. Она, вероятно, почуяла неладное и по лицу мосье Косты догадалась, что без полиции тут не обошлось. Дедушка Исаак отговаривал Вили ехать на тот корабль. Косте больше нельзя доверять. Он, Исаак, сегодня же ночью отправит брата на машине прямиком в аэропорт Каира, откуда с рассветом Вили вылетит в Рим, и никто не задаст ему лишних вопросов.
Случившееся не застало Вили врасплох. Он уже много лет ликвидировал здешние активы и тайком переправлял средства в швейцарские банки, несмотря на то что правительство Египта запретило вывозить деньги за границу. За подобное преступление полагался тюремный срок, а после него – депортация. Часть здешних владений, оформленных на его имя, не стали распродавать и держали только для вида: этим имуществом с легкостью можно было пожертвовать. Вили умудрился отправить в Европу даже одежду и антикварную мебель. Из ценного в Египте оставалась лишь неухоженная вилла с коврами, всяким хламом и энциклопедией Треккани
[61] – подарок самого Дуче, еще и с автографом. Много лет спустя заветный многотомник попал ко мне в руки – лишь для того, чтобы перед нашим отъездом из Египта быть проданным перекупщику менее чем за доллар.
Бабушка вышла из каморки, спрятала носовой платок в левый рукав и закрыла дверь.
– В чем дело? – спросил мой отец.
– Мы решили, что пора начинать танцы, – ответила она.
В эту минуту квинтет взял несколько нот, гости расступились, освобождая середину комнаты, чтобы увидеть, как Вили, младший сын, вальсирует с матерью под Верди по случаю ее столетия. Они описали несколько тщательно отрепетированных кругов, остановились на миг и снова под общие аплодисменты закружились в свете сотни свечей; наконец Вили подвел мать к ее месту, где уже ждала моя мама, чтобы помочь старой даме сесть. Вили выпустил свою мать, не спросясь приобнял мою и стремительно увлек за собой, закружил в вихре вальса – бывший пехотинец, сражавшийся при Валь-Мадджио и Сант-Освальдо, поворачивал, точно велосипедный руль, то в одну, то в другую сторону дочь торговца велосипедами из Ибрахимии, доказывая миру, что шестидесятилетний ловелас способен зажечь страсть в сердце тридцатилетней красавицы.
Наконец вальс закончился; послышались аплодисменты. Вили вернул мою мать моему отцу и сказал:
– Я должен принести вашей супруге миллион извинений: мне надо было самому на ней жениться.
После чего поднес мамину руку к губам и прошептал:
– Я не увижу вас много-много лет. Прощайте.
Мама смущенно зарделась и, толком не разобрав, что именно он сказал, ответила:
– Спасибо.
Вили ринулся на кухню, где уже ждал шофер брата с плащом брата, костюмом брата и извлеченным из чулана потрепанным чемоданчиком, в который его сестры сложили всякие обноски, чтобы в аэропорту ни у кого не возникло подозрений. Дверь черного хода была открыта, и с лестничной площадки в кухню проникал характерный запах зибала, то бишь мусора.
Сестры Вили пришли попрощаться с самым любимым братом – по одной, дабы не привлекать внимания гостей, которые понятия не имели о том, что творится в другом конце квартиры. Каждая из сестер плакала, заходила умыться и, заставив себя улыбнуться, возвращалась к гостям; ее тут же сменяла другая, умолявшая младшего брата – как, наверное, не раз перед обеими мировыми войнами – вести себя хорошо и быть осторожным. Последней с Вили попрощалась моя бабка, бывшая пятнадцатью годами старше него.
– Только не начинай, – велела она, – потому что, если ты заплачешь, я тоже не удержусь.
– Не буду, не буду, – пообещал Вили.
Они обнялись, расцеловались, и Вили попросил:
– Эстер, благослови меня.
Тут бабушка, уже не в силах сдержаться, разрыдалась в голос, возложила дрожащую ладонь на голову брата, всхлипывая, прочитала молитву на иврите и заключила: «Аминь».
– Ну хватит, – добавила она, поглаживая лацкан его пиджака. – Обещай, что будешь писать. Не пропадай.
Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова.
Шофер подхватил чемоданчик и устремился по винтовой лестнице вниз. Вили направился было за ним, но, не сделав и пары шагов, вдруг навалился на перила. «Santa Madonna!» – воскликнула бабушка. В следующий миг Вили осел на замызганную железную ступеньку и расплакался.
