Рассказал о снах, в которых не видел своего лица.
И о луне.
— Я… до сих пор не могу вспомнить ничего из того, что случилось со мной на протяжении последних десяти лет, — пробормотал он, — так, вспышки, обрывки и… эти сны… Но даже во сне я не вижу себя, словно все происходящее — фильм, не более того. Я не испытываю скорби, а ведь я видел, понимаете, своими собственными глазами видел, как погибла моя семья! Я… не помню их… Они чужие мне. Не помню своей собственной семьи… работы, дома. Как мутное пятно перед глазами.
Я уже и не знаю, во что верить. За последние несколько дней со мной произошло столько всего, что расскажи я об этом любому… да дилетанту от психиатрии, и меня тотчас же упрятали бы в психушку без права переписки. Я грешил на травму… но я не помню травмы. Не помню, травили ли меня или просто дали чем тяжелым по башке. А если и так — почему они ничего не взяли? У меня кошелек, вот, глядите, полный денег. Кредитки тут… и ни одной фотографии, черт! В любом мало-мальски уважающем себя кино герой находит фотографии…
И потом, здесь творится такое… Это не может происходить! Тут… даже воздух неправильный. Люди… как марионетки. Я уже не знаю, чему верить. Все, что мне нужно, это убраться отсюда ко всем чертям!
Он замолчал.
— Отсюда… нельзя уйти, Андрюша, — тихо произнес Кольцов, — во всяком случае, просто так, — он осторожно подбирал слова, — поверьте, мне… нам очень жаль вас. То, что произошло с вами, с вашей семьей… ужасно. И быть может, и к лучшему, что вы не помните своих… родных. Но, уверяю, вы вспомните все. И боль придет. А пока… у нас с вами несколько иные задачи.
Здесь все по-другому. Тут как в песне: «Рыба проходит сквозь клеть»
[7]. Воздух другой. И время течет иначе. Но… — он посмотрел Андрею прямо в глаза, — как бы вам этого ни хотелось, Андрей — вы не спите. Не бредите. Не умерли. Вы… видели монстров. Они столь же реальны, что и мы с вами.
— Но как же…
— Я поясню. Постараюсь. Пояснить. А вам придется поверить.
— Поначалу это невозможно, — тяжело произнес Громов, — но у вас просто нет выхода, друг мой. Мы все через это прошли.
— И вот, мы здесь, — улыбнулся Кольцов.
Андрей почувствовал, как недавно проглоченная пища тяжело ворочается в желудке. Его мутило.
— Что это за место?
— О! — рассмеялся Громов, — это очень странное место.
3
— Как можно рассказать о невозможном? — начал Кольцов серьезно, без тени улыбки, разглядывая свой стакан на свет, — как заставить слушателя поверить в то, что в принципе выглядит неуместно даже в научно-фантастическом романе?
Поверьте, я знаю, о чем я говорю. Я физик. Я верю в факты, и мне исключительно сложно было принять это мир. Но… — он помолчал, — …у меня не было выбора.
Впрочем, не суть… время здесь совершенно не имеет значения… Не так. Нужно начать сначала. Так вы поймете.
Я окончил физмат Киевского университета в те годы, когда Советский Союз еще не просто существовал на карте, но и заставлял мировую геополитику считаться с собой. Тогда… будущее казалось… предопределенным. Я хотел заниматься исследованиями в области квантовой физики… возможно, именно благодаря этим знаниям я не сошел с ума здесь. Вам, должно быть, покажется удивительным, что в советские, столь рациональные времена квантовая физика вообще принималась всерьез, но, поверьте мне, в нашей стране существовала очень серьезная школа, не уступающая, если не превосходящая по значимости западных конкурентов. Ландау… Гамов… К слову, именно Ландау ввел в квантовую механику понятие «матрицы плоскости». В его же «Курсе теоретической физики», написанном совместно с Лифшицем, математически доказывается правота теории квантовой механики.
Признаюсь, я грезил славой Ландау, гением Капицы. Мне хотелось прикоснуться к тем высотам, что доступны были только избранным. Я был так молод… Так глуп.
Но беспечность Хрущева породила монстров, пожирающих саму ткань Советского Союза. Мало-помалу оттепель переросла в гангрену. Вы молоды, и для вас крушение империи было, возможно, не столь… судьбоносным. Для нас, представителей старшего поколения, сросшихся судьбами со своей страной, оказаться в новых условиях зубастого, бесчеловечного мира, потеряв сбережения и уверенность в завтрашнем дне, было подобно апокалипсису.
Я бросил науку и устроился преподавателем физики в среднюю школу. Вскоре я совершенно оставил исследования, перестал интересоваться инновациями… Некоторое время я пытался интегрироваться в новую реальность, даже несколько раз съездил в Турцию «с товаром» — всяческой дребеденью, что надо было продать, и купить «кожу», но во мне не было того, что нынче называют предпринимательской жилкой, и все начинания оказались напрасными. Моя жена… Да, конечно, я был женат и у нас была замечательная дочь. В то время ей исполнилось 14 лет, и она близко к сердцу воспринимала мое эмоциональное состояние. Мою депрессию, выражаясь современно. Психоаналитиков не было. Ходить к психологу по поводу и без повода считалось не просто неприемлемым. Такое поведение показалось бы абсурдным. Сейчас, я понимаю, что буде я, наплевав на предрассудки, обратился за квалифицированной помощью… черт возьми, ведь были же психологи, и неплохие, скажу я вам, быть может, все пошло бы иначе. Но мне было не до того.
Я не искал утешения на стороне. У меня и денег-то не было для интрижки. Не пытался забыться в алкогольном дурмане — как раз на это денег хватало. Мне порой кажется, что тогда в нашей новопреставившейся стране остались только ненависть и спирт. И того и другого было вдосталь. Нет… я не пил. Не изменял семье. Я просто… сдался. Каждый божий день одевал один и тот же мятый костюм и отправлялся на работу, понимая, что все, что я говорю своим оболтусам, лопоухим сыновьям таких же лопоухих родителей, оставшихся у разбитого корыта, забудется еще до того, как они покинут класс. Физика была не в чести. Поначалу я пытался привить им любовь… нет, не к науке, но хотя бы к знаниям. Проводил забавные эксперименты, рассказывал веселые истории, иллюстрирующие ту или иную закономерность, но потом… Потом просто плюнул на все и превратился в очередную серую тень. Человека, у которого украли прошлое, и не дали взамен ничего, кроме нищеты.
Я… потерял жену. Я не виню ее, нет. Просто в те бездушные времена каждый заботился только о себе, о собственном выживании. Моей нищенской ставки да ее зарплаты лаборантки в НИИ еле-еле хватало на то, чтобы не умереть от голода. Я помню, как-то, под Новый год, вот прямо в новогоднюю ночь, у нас в холодильнике были котлеты из сои и банка соленых огурцов. И бутылка водки, от одного запаха которой хотелось блевать.
Она всегда была красивой женщиной. Эффектной. Умела себя подать. Это и сыграло решающую роль.
Мы… даже не развелись. Все произошло так внезапно… Просто… как-то вечером придя домой, я не нашел ни ее, ни дочери. Только записка, скорее — письмо, в котором она умоляла простить, умоляла не искать, обещала позвонить. Все, как в плохой мелодраме.
