Я даже толком не знаю, чем занимался ее… новый муж. Полагаю, в условиях нового мира ему подфартило куда больше, чем мне. Таких, как он, называли тогда новыми русскими. Впрочем, у него получилось приспособиться лучше, куда лучше, чем у меня. Посему мое презрение к его роду деятельности было скорее от зависти.
Мы познакомились с ним, когда… страсти поулеглись. Приятный в общении мужик, простой, как бревно, прямолинейный. Бывший военный летчик. Афганец. Он никогда не рассказывал о том, чем занимается, а я и не спрашивал. Наши редкие беседы были, сами понимаете, несколько натянуты. Ведь, официально по крайней мере мы все еще были женаты.
Но я не обижался. Напротив, испытывал к нему некоторую благодарность… Он дал моей дочери то, что никогда не смог бы дать ей я. Деньги. Уверенность в завтрашнем дне. Ту самую уверенность, что потеряли мы, пережив крушение Союза.
Он дал ей все, и, поверьте, искренне любил ее. Тем более ужасным для меня было узнать, что она, обладая прекрасными возможностями, просто лежащими у ее ног, пренебрегла всем и… И я не мог понять, поначалу, винил во всем его, его богатство, эти чертовы деньги, и только потом, спустя несколько лет после происшедшего, в полной мере осознал, что виной всему был я и только я. Ведь это мое отчаянье она видела из года в год. Это я сдался и оказался на обочине общества, подавая тем самым пример. О, что это был за ужасающий пример… Она видела жертву перед собой и впитала это отношение, будучи настоящей папиной дочкой. Никакие деньги, никакая забота не вытравили бы этот яд из нее.
Поначалу все казалось невинным. Она увлеклась эзотерикой — тогда, в условиях хаоса, эзотерика была подобна наркомании… Вот только ей не нужно уже было забывать. Она могла выбирать жизнь. Могла идти туда, куда ей заблагорассудиться. А выбрала… Кошмар.
Когда она ушла из дома в первый раз, жена мне даже не позвонила. Не посчитала нужным. Ее бизнесмен напряг свои связи в милиции и буквально через три дня Марьяну нашли. Кажется, у них это называется ашрам… Она плакала, не хотела возвращаться домой, кричала, что она уже дома.
Быть может, если бы они придали больше значения этим словам, все обернулось бы по-другому. Но ни жене, ни этому чертову олигарху не пришло в голову, что последствия их невнимательности могут быть куда более серьезными.
Марьяна снова убежала буквально через два месяца после первого… инцидента. Недели две до происшествия были тихими. Она подолгу беседовала с матерью. Рассказала ей, что ушла из секты, что разочаровалась в учении и хочет больше времени проводить с семьей. Планировать свое будущее.
Все это было ложью.
Ее так и не нашли. Ни деньги, ни связи не помогли разыскать мою девочку. Она пропала, как в воду канула. И вместе с нею пропал и я.
Я дал жене долгожданный развод, более того, выступил инициатором этой процедуры. Она была удивлена и, кажется, до сих пор так и не поняла, насколько символично для меня было поставить подпись под документом, удостоверяющим наш окончательный и бесповоротный разрыв.
У меня более не было жены. Не было и дочери, ведь я уверился в том, что она умерла.
Я уволился с работы. Большую часть времени проводил в темной неубранной квартире, не утруждая себя даже готовкой.
Каждый вечер я выходил на балкон и смотрел вниз с высоты девятого этажа. Там, не больше букашек, копошились люди. Их нелепое, ни на секунду не прекращающееся движение сводило меня с ума. Мне казалось, что я вижу перед собой муравейник, целеустремленный в своей бессмысленности. Все эти… мешки из плоти — как важно они вышагивали. Абсурдными казались мне все их стремленья и чаянья — ведь в результате они получали смерть. Смерть была уравнителем, даруя единый статус и бедным и богатым; и здоровым и больным. Стоило ли проживать положенные каждому годы в ожидании конца, если можно было ускорить его неизбежность и тем самым доказать единственно данное человеку право — право на принятие окончательного решения.
Мысль о самоубийстве посещала меня все чаще в те дни и казалась такой… логичной, почти обыденной. Я не видел для себя иного будущего, и только страх перед увечьем удерживал меня от последнего шага. Но и этот страх, подобно прочим эмоциям, отступал… выцветал, что ли.
Вот так, медленно и верно я пришел к осознанию необходимости смерти. Обдумывание самого акта, осторожно-оценивающие взгляды с балкона вниз, предположения о том, что будет после и будет ли что-то вообще, — все это отступило перед единым могучим порывом.
Как странно… я плохо помню то время, но прекрасно запомнил последний свой день. Это случилось 12 ноября 1996 года…
Я точно знал, что делать. В тот вечер я, против обыкновения, приготовил сытный и на удивление вкусный ужин. Выпил чуть-чуть коньяка, помылся под тонкой струйкой еле теплой воды, надел чистое белье и прилег отдохнуть несколько часов перед дальней дорогой. Я не хотел беспокоить соседей, поэтому запланировал свой полет на середину ночи, когда во дворе, скорее всего, будет пусто. Я более не грезил самоубийством, но совершенно точно знал, что случится через несколько часов, и не испытывал ни страха, ни сомнений. Это архиважно — решение было принято окончательно и я был тверд, как скала. Я стер себя из жизни и не нуждался в ней, равно как и она не нуждалась в моем присутствии. Умри я, исчезни, и кто заплачет обо мне?
Я сомкнул глаза, не надеясь забыться сном, искренне полагая, что буду прокручивать раз за разом предстоящий поступок, но против ожиданий — уснул! Уснул, провалившись в чернейшую из ям, без снов. Без видений.
Должно быть, именно так и выглядит смерть. Видите ли, во сне, находясь в абсолютной черной пустоте, не испытывая ни боли, ни сожалений, не чувствуя ровным счетом ничего, не мысля и не нуждаясь в мышлении, я, тем не менее, каким-то мистическим образом ощущал свою сущность. Это состояние нельзя назвать ни хорошим, ни плохим — меня словно и не было и в то же время я присутствовал, существовал, растворенный в «ничто». Так могло бы продолжаться мгновение или вечность — это не значило бы ровным счетом ничего. Время не властно над теми, кто ушел.
А потом… Я проснулся. Нет, не так. Поначалу, вернулось мышление. Первая мысль, как я хорошо помню, была сожалением о том, что нечто вырвало меня из небытия. Мне казалось, что я могу оставаться там бесконечно долго, и это было бы… прекрасно. Однако стоило мне начать думать, и вот уже я ощутил собственное тело. Мне было… неловко, неуютно. Болели все кости, спина…
Я открыл глаза и увидел неяркий, но все же неприятный свет, исходящий от круглого источника. Только спустя несколько мгновений я понял, что это лампа, потолочная лампа, висящая прямо надо мной.
Я огляделся.
Первое впечатление, что оставляет это место почти всегда, — шок. В город можно попасть только со стороны автовокзала, во всяком случае, я ни разу не слыхал, чтобы кто-то из… гостей, так мы себя называем, оказывался где-либо еще. Полагаю, выход находится со стороны железнодорожной станции, но, как вы сами могли убедиться, уйти не так-то просто.
