— А вы… водить ведь умеете? — неожиданно осведомился Громов.
Андрей не сразу даже понял, что обращаются к нему. Громов сидел совершенно прямо, как аршин проглотив.
— Да… — он внезапно подумал о грузовиках. Огромных, большегрузных монстрах.
Он подумал о луне.
— Я…кажется умею водить грузовик, — неожиданно сказал он.
— Вот оно как, — буркнул Громов, — а я дальше категории «Б» не продвинулся. Все недосуг было, — он погрузился в молчание.
«Странно — подумал Андрей, — Громов уже спрашивал об этом. Точно спрашивал» Он пожал плечами и выбросил мысль из головы.
Дома, кренившиеся по обе стороны дороги, казались все более заброшенными. Крыши зияли черными дырами; большая часть окон была разбита и лишь кое-где заклеена хлопающими на ветру кусками целлофана. Тут и там скрипели двери узких темных подъездов. Андрей подумал было, что здесь никто не живет, не может жить в таких условиях, и, словно в опровержение его слов, на балконе второго этажа одной из развалюх появилась женщина, одетая в едва запахнутый на груди халат. В руках она сжимала влажный ком. Вот она начала разворачивать ком, и он жирно заблестел нездоровой желтизной в мутном туманном воздухе. Мгновение и женщина скрылась из виду, поглощенная туманом.
У обочины были кое-как припаркованы автомобили — многие из них проржавели до дыр. Некоторые разложились до остовов — металлические скелеты неприятно резали туман, морды слепо скалились черными решетками радиаторов. Впрочем, попадались и относительно целые экземпляры. Возле одного из таких — ободранного микроавтобуса — озадаченно толпились угрюмые бородатые мужчины. Один из них, размахивая руками, что-то доказывал окружающим, но туман поглощал звуки его речи, и казалось, что за стеклом разыгрывается немой спектакль.
Внезапно его осенила мысль.
— Скажите, а если попытаться через бар? — спросил он.
Кольцов промолчал, не подав виду, что понял его. Громов безнадежно покачал головой.
— Все приходят через бар, — каким-то совершенно потерянным голосом сказал он, продолжая смотреть на унылый пейзаж за окном, — кроме лишенцев, разумеется. Но в бар нельзя вернуться. Это… знаете ли, против правил. Там можно остаться, впрочем, однако, практика показывает, что никто… или почти никто так не поступает.
— А вы пробовали? Вернуться?
Громов внезапно рассмеялся безрадостно.
— Там по дорогам бродят … Нет, я не пробовал. Но я здесь достаточно давно и мне не нужно хвататься за огонь, чтобы убедиться в том, что он обжигает.
— Давно? — переспросил Андрей.
Громов пожал плечами.
— Кажется, что вечно. А может, так и есть. Делать зарубки утомительно…. Рано или поздно вы начнете сбиваться со счета, а потом и вовсе забросите это занятие. Мы… не дорожим тем, что у нас есть, — он ткнул пальцем в стекло, — вот это… каждый день. Я уж и не помню, как выглядит солнце. Мне порой кажется, что солнце похоже на то… чертово колесо, знаете ли.
— А вы… вы никогда не пробовали… — Андрей понимал, что вот-вот сморозит с страшную глупость, но не мог сдержаться, — … прокатиться там?
Кольцов издал кудахтающий звук.
Громов повернулся к Андрею и уставился на него.
— Прокатиться? — он выпучил глаза, — там… нельзя прокатиться.
— Ну да… Но все же, вам не приходило в голову…
— Нет, — отрезал Громов, — и не будем об этом больше.
Он отвернулся.
3
Андрей посмотрел в окно. Марево становилось все гуще — его рваные клочья приобретали странные неестественные очертания. В неверном свете казалось, что туман движется вопреки ветру дергаными, странными скачками, стараясь прилипнуть к борту «Москвича».
Внезапно дома разом закончились, и они выехали на небольшую совершенно пустую площадь, в центре которой на гранитном постаменте спиною к ним возвышался некто в пальто, с рукой, устремленной в небо.
Кольцов, резко ударив по тормозам, одновременно принял вправо, объезжая невидимое препятствие — Андрею показалось, что прочь метнулось что-то маленькое и розовое, похожее на освежеванную собаку. Машина пошла юзом на влажной брусчатке, но через мгновение выровнялась, пыхтя и рыча как загнанный зверь. Они быстро проехали площадь, оставляя памятник позади. Андрей повернулся, надеясь разглядеть черты лица неведомого гиганта, но тот уже скрылся в тумане.
— Уф-ф, — проворчал Кольцов совершенно по-стариковски, — а ведь был момент…
— Не буди лихо, Юра, — предостерегающе ответил Громов, — идем, пока идем. А там поползем, если надо будет.
— По левую сторону от вас, Андрей Евгеньевич, — произнес он тоном экскурсовода, — находится Государственная научная библиотека имени Горького. Это здание выполнено в стиле советского модернизма и является одним из украшений нашего города. К сожалению, для … — он замешкался… — работников библиотеки, сегодня — санитарный день. Как следствие, они не видят нас, а мы, слава богу, не увидим их. Вы не туда смотрите, Андрей Евгеньевич — вот-вот, прямо там.
Андрей уставился в окно, но кроме тумана и каких-то совершенно жутких развалин, ничего не увидел. Впрочем, ему показалось, что за развалинами на секунду промелькнуло диковинное черное здание, будто состоящее из одной только стены. Он прищурился, но причудливый образ пропал, уступив место руинам.
Кольцов сгорбился за рулем — теперь со спины он казался древней горгульей, незнамо как оказавшейся на водительском месте. Громов тоже молчал, как-то неловко прикорнув у окна, невидящим взглядом он сверлил туманный сумрак.
— А знаете, — вдруг сказал Кольцов тихо и монотонно, почти нараспев, — я ведь… долгое время я думал, что научился не любить свою дочь. Привык к тому, что она… ушла… что ее стерли из жизни, из моей жизни, разумеется. Впрочем, мне кажется, что подсознательно я был уверен в том, что она давно уже мертва и как-то… постепенно о ней забыл. Порой, умершие близкие остаются с нами как открытые раны на сердце, так и не затягиваясь полностью, но… когда люди просто пропадают невесть куда, мы и понимаем вроде бы, что их больше нет, но все же продолжаем тешить себя надеждой, что где-то, быть может совсем близко, они обрели счастье. И потому это перестает нас заботить. Не имея возможности официально, — он хмыкнул, — …протокольно похоронить любимого человека, мы фактически стираем его ластиком из памяти. Выходит, что и не было его никогда, а разве можно любить то, чего не было?
Так и я… Там… в другой… вселенной, должно быть…
В это сложно поверить, но теперь мне кажется, что самоубийство, было единственным осознанным логичным актом, точкой, которую просто необходимо было поставить. Ничто больше не имело значения.
А когда я увидел ее здесь… Живую. Здоровую, пусть испуганную, но здоровую, я понял, что ошибался. Совершенно невозможно измерить всю глубину человеческих эмоций логикой и математикой. Математика на диво бесчувственна. Гормоны ли движут нами или сердца, души наши, но чувства… ничто не способно ни копировать, ни анализировать их…
