Выезд из переулка был наполовину перегорожен желтым УАЗом. Андрею показалось, что они не отвернут, не смогут отвернуть, но Громов не колеблясь направил машину прямо в узкий проем. Раздался скрежет, когда левая сторона «Москвича» все же задела бампер УАЗа. Машину дернуло, и… они оказались на дороге.
Громов с проклятьями вдавил педаль газа в пол, и они понеслись прочь под аккомпанемент ревущего на пределе возможностей двигателя.
Андрей оглянулся и увидел быстро уменьшающиеся фигурки, что копошились в клубах пыли, поднятых «Москвичом». Миг, и они исчезли.
2
Громов вел, не обращая внимания на ямы и ухабы, машину то и дело подбрасывало, и каждый раз Андрею казалось, что вот-вот «Москвич» развалится, прямо в воздухе разлетится на запчасти, как в каком-то американском мультике. Он то и дело оглядывался, но сзади ничего не было видно. Если их и преследовали, то где-то далеко — он даже не слышал сирены. Дома по обе стороны дороги здесь выглядели совершенно нежилыми. Многие стояли без крыш и казались сгоревшими. Они пронеслись мимо развалин чего-то, напоминающего церковь — передняя стена здания отсутствовала почти начисто, и там, в черной глубине, Андрею привиделись люди, неестественно, странно ползающие по развалинам.
Дорожное покрытие все ухудшалось, но Громов и не думал снижать скорость. Он с какой-то первобытной яростью крутил руль. Зверски переключал передачи, не сводя глаз с дороги.
Андрей хотел что-то сказать ему, но каждый раз, когда он пытался, перед глазами его вставала одна и та же картина: Михалыч, остервенело орудующий молотом. Он попытался осознать, что же только что произошло, но это было…немыслимо… Зачем… Зачем?
Будто прочитав его мысли, Громов резко свернул на обочину и ударил по тормозам так, что машина едва не перевернулась, лишь чудом сохранив сцепление с дорогой.
Он повернул белое лицо к Андрею, и тот, в полной растерянности от собственной беспомощности, увидел, что мужчина плачет.
— Ну что, Андрюха, — прохрипел Громов — его левая рука все еще на руле; правая ладонь сжимается и разжимается на колене. — Что, дружок, понял, как у нас заведено?
Он явно не ожидал ответа. Андрею показалось, что он борется с желанием ударить его, возможно, даже убить.
— Столько…времени, — всхлипнул Громов, — столько…сил… Ты вообще…ты знаешь? Каким он был, ты знаешь?
Андрей молчал.
— Он же… все ради тебя, сука! — заорал Громов и вправду замахнулся было, но безвольно уронил руку и как-то беззащитно зашмыгал носом, — сделал все… А ты… ты достоин?
Андрей почувствовал, как его переполняет масса противоречивых эмоций. Было ему чертовски жаль Кольцова, к которому он успел прикипеть, и он подозревал, что жалость эта будучи результатом стресса со временем превратится в глубокую искреннюю скорбь. Было ему ужасно сознавать, что только что на его глазах произошло хладнокровное, дикое убийство, где в роли монстров выступали не монстры, но люди, обычные люди-человеки, и эти люди готовы были убить и его. Что уж тут кривить душой — именно его они и собирались убить, что бы там ему не рассказывали про неприкосновенность.
Он испытывал стыд, осознавая, что человек, которого он едва знал, пожертвовал жизнью ради него.
И стыд этот породил злость.
— А я не просил… — медленно процедил он, чувствуя, что слова его несправедливы, противны ему самому, — не просил за себя вступаться. Зачем он?..
— Ради тебя? — ухмыльнулся Громов сквозь слезы, — ты думаешь, все это… вот это все ради тебя? Да ты же никто, место пустое! Ради тебя и снега зимой жалко, сука! Он ради всех нас умер! Ради тех, кто остался живым в этом блядском мире… — он отвернулся, едва сдерживая рыдания. — А ты… ты говоришь, не надо было… Я ему говорил! — внезапно закричал он, — что ты вообще ничего… Не пойдешь никуда! Струсишь!
— Похоже, у меня теперь не осталось выбора, — сказал Андрей.
Громов ничего не ответил.
Тихо фыркал двигатель. В вечереющем небе медленно, вязко плыли тяжелые облака.
На дороге, в двух шагах от машины лежала собака. Видимо, в пылу спора, он не заметил ее, но теперь, она привлекла его внимание, показавшись смутно знакомой. Он видел уже эту седую, с рыжими подпалинами, неестественно длинную дворнягу. Будто встречались они когда-то в прошлом.
Собака смотрела прямо на машину. Ее бока часто и судорожно вздымались. Теперь он заметил то, что ускользнуло от него поначалу, — животное было ранено. Ее задние ноги и хвост казались совершенно неподвижными; передние лапы то и дело судорожно загребали по асфальту. Пасть была широко открыта — длинный язык лежал прямо на земле.
Не совсем осознавая свои действия, Андрей открыл дверь и вышел из машины. Подошел поближе к собаке, ощущая нарастающее неприятное чувство под ложечкой. Склонился над животным. Собака, скорее почувствовав, нежели увидев приближение человека, заскулила и часто-часто забарабанила передними лапами. Попыталась встать, но задняя часть тела не держала ее, и она почти по-человечески застонала, стараясь поймать взгляд Андрея круглыми, темными глазами.
Он присел рядом и протянул руку. Собака ткнулась в нее носом и снова заскулила.
— Эх ты, бедный пес… Бедный пес… — он видел, что спина животного сломана. Должно быть, какая-то машина пронеслась здесь, сбила ее и оставила умирать.
Внезапно он почувствовал вкус табака во рту. И тотчас же понял, что то, что произошло с этой собакой, — правильно. Именно так и должно было случиться. В противном случае…
Виски пронзила острая боль. Он упал на одно колено прямо перед собакой и зажмурился от пронизывающей вспышки мигрени. К горлу подступила тошнота, вкус табака во рту стал невыносимым и…
Все прошло.
Он открыл глаза и увидел, что дорога перед ним пуста до самого горизонта. Умирающая собака исчезла.
Деревья заговорщически шептались над его головой. Где-то далеко-далеко, монотонно и отчаянно мяукала кошка. Ее плач был подобен женскому крику.
— Скоро начнет темнеть, — произнес кто-то за его спиной, и Андрей подскочил на месте, чувствуя, как сердце выпрыгивает из груди.
Громов стоял, облокотившись о «Москвич», и смотрел себе под ноги. Его лицо, освещенное умирающим светом дня, блестело от слез.
— Надо ехать, — отрывисто бросил он.
Андрей кинул. Он хотел рассказать Громову о собаке, но отчего-то происшедшее казалось ему слишком личным, и он не произнес ни слова.
3
Дорога уплывала прочь. Домишки-развалюхи попадались все реже, уступая место обширным пустырям, на которых еле-еле росли чахлые, искривленные деревца. Попадались недостроенные и давно заброшенные здания и какие-то совершенно невероятные развалины, заросшие высокой черной травой и засыпанные сгнившим мусором.
Снова поднялся туман. Его тяжелые желтые комья стелились вдоль дороги и тянулись вслед за автомобилем, стараясь ухватиться за бампер. В сумерках туман приобретал диковинные, больные очертания — на него было противно смотреть.
