Через несколько километров, показавшихся бесконечными (Громов теперь почти постоянно кашлял и утирал сухие черные губы тыльной стороной ладони), мотор заглох.
«Москвич» издал какой-то странный, почти человеческий полувсхлип и остановился посреди бескрайнего шоссе. Остановился нерезко, но плавно, так, будто умер во сне.
Громов едва слышно выругался. Попробовал повернуть ключ в зажигании, но машина не отреагировала.
— Все, — буркнул он сквозь зубы, — дальше только пешком.
Вышел из машины и зашагал прочь даже не потрудившись посмотреть, последовал ли Андрей его примеру.
Андрей некоторое время сидел в непривычно тихом салоне, глядя вслед удаляющейся фигуре. Громов брел, останавливаясь после каждого шага, согнувшись и опустив голову.
— Подождите! — он выскочил из машины и бросился следом, оставив дверь открытой.
Вокруг стояла мертвая тишина. Было почти тепло, но это тепло не было приятным — напротив, оно казалось признаком болезни и увядания. Теперь он отчетливо видел, что земля на обочине и вправду была совершенно черной, там, где ее не укрывало одеяло тумана. Черная равнина уходила в бесконечность — на небе более не было облаков и казалось, что оно падает на землю за горизонтом.
Громов не остановился, не обернулся — он продолжал упрямо ковылять прочь по дороге — и на фоне темнеющего неба выглядел весьма жалко.
Андрей поравнялся с ним и схватил его за плечо.
— Стойте! Да стойте же!
— У меня нет времени, — сонно ответил Громов, — нужно идти, Андрей…Евгеньевич…
— Да вы на себя посмотрите! Вы же умрете сейчас!
Громов улыбнулся своей жуткой кровавой улыбкой.
— Я… начал умирать еще полчаса тому назад, — пробормотал он равнодушным голосом, — нет причин останавливаться на полпути. Мы уже… почти пришли, — он закашлялся и с натугой выплюнул на темный асфальт густую кровь, — Посмотрите… туда…
Андрей посмотрел вперед. Дорога не сворачивая шла до самого неба, и там, на границе между небом и землей, он увидел клубящиеся белоснежные облака.
— Вот там ваша цель, — прокаркал Громов, — только… я туда не дойду, Андрей Евгеньевич… У меня сил не хватит. Мне бы… — он начал заваливаться на Андрея; тело оседало как мешок — …Мне бы…посидеть.
И сел прямо на асфальт, неловко подогнув ноги.
— Петр Семенович… Послушайте… — Андрей согнулся над кашляющим кровью Громовым и попытался поднять его под руки, но тот казалось потяжелел килограмм на двадцать и упорно отказывался вставать.
— Да помогите же мне! — закричал Андрей.
— Вам? — с некоторым удивлением в голосе спросил Громов, — помочь вам сделать что? — он говорил невнятно. Глаза его, истекающие кровью, почти закрылись в черных провалах глазниц.
— Я должен отнести вас обратно, черт бы вас побрал! Вы же… Ну, вставайте!
Громов неожиданно рассмеялся хриплым лающим смехом, и смех этот ужасным эхом разнесся по мертвой долине.
— Вы что… не поняли? — он давился кровью, — не дошло до вас? Ну вы… и тупица… — он утер рот и посмотрел прямо в глаза Андрею.
— Я сказал вам… Умираю… Что бы тут ни происходило… какая бы чушь… для меня уже… все кончено. Я… не смогу вернуться домой, потому что… я… — он согнулся в приступе ужасного булькающего кашля и внезапно исторг из себя целый поток густой черной рвоты, мгновенно покрывшей его брюки смрадным жирным слоем. Отдышавшись, продолжил, давясь и кашляя:
— Мало времени… совсем… уже. Там… куда вы пойдете… к облакам… там нет облаков на самом деле… вообще нет ни верха, ни… нии… за… ничего нет… Логики… вы… не думайте главное… ни о чем… и тогда… идите, не смотрите никуда, только вперед…
— Вы… дойдите, ладно? Ради меня… черт с ним, ради Юрки дойдите! Я уже… я…
— Зачем вы это сделали?! — закричал Андрей. — Какого черта вы это сделали? Вы, идиот, зачем???
— Потому что… — прошептал Громов, глядя в сторону далеких облаков, — потому что… все мы здесь… одно… и… Он часто-часто заморгал, с каким-то удивлением всматриваясь во что-то невидимое, хрипло выдохнул и медленно завалился на бок, прямо на руки Андрею. Глаза его оставались открытыми, и Андрей видел, как они мутнели… мутнели….
Громов был мертв.
4
Сидя на холодном асфальте и баюкая голову покойника на коленях, Андрей ощутил необыкновенно сильно свое одиночество. Словно Громов был последним человеком во вселенной — и вот он умер. Не осталось более ничего: ни деревьев, ни птиц, кружащих высоко в небе, ни даже домов, немых, но все же свидетельствующих о жизни. Только дорога, тянущаяся к далеким облакам, да черная, ледяная земля.
С горечью улыбнувшись, он подумал о том, что вернулся к тому, с чего начал несколько дней назад. События прошедших дней казались теперь не более чем калейдоскопом ярких, порой ужасающих галлюцинаций. Реальна была дорога, пустая серая полоса посреди мерзлой пустыни. Все прочее дробилось на составляющие, таяло подобно весеннему льду и расплывалось лужами талой воды.
Собственное прошлое продолжало оставаться тайной за семью печатями. Сны, еще недавно воспринимавшиеся как откровения, теперь, в серых сумерках, превратились в отражения отражений, их смысл терялся, становясь незначительной тенью, одной из многих теней, населяющих эту бесконечную дорогу.
Кто он? Что делает здесь, в холодной враждебной пустыне? Что привело его сюда? Семья…. Он порылся в памяти, но так и не смог вызвать эмоции, пусть слабые, но эмоции, связанные со своими близкими. Уж коль он более не помнит их, не чувствует сердцем, зачем проверять живы ли они? Реальность — вот она, остывает у него на коленях. Серая, землистая кожа, что хамелеоном принимает цвет вечных сумерек, давящих на этот город тяжелым прессом. Глаза, полузакрытые, придают еще недавно живому лицу глумливое выражение, будто Громов знает теперь о чем-то, неведомом ему — знает и смеется, пройдя свой путь до конца.
Реальна дорога. И смерть. Холод и давящая пустота. Куда идти? Возвратиться ли обратно, к монстрам и чудовищам города, или все же пойти вперед, к далеким клокочущим облакам, для того чтобы… умереть? Кто сказал ему, что он особенный? Что он, ничтожная мошка в бесконечном ледяном океане, способен избежать юдоли, уготованной каждому? Его участь будет столь же плачевной, сколь и незаметной. Над этой пустыней властвует смерть. Жадно пожирающая любую жизнь.
И не важно, вернется ли он в город или пойдет вперед. В конце его ждет забвение.
Тело Громова мягко встрепенулось, и на мгновение он испытал укол настоящего ужаса. Ему привиделось, что Громов сейчас встанет, медленно откроет белесые сухие глаза и взглянет на него по-новому, всеведающе — и тогда он закричит и будет кричать, пока не лопнут жилы на шее, пока не хлынет кровь из ушей, пока не взорвется многострадальное сердце… Боялся он, что и после смерти не обретет покоя — ведь покой — привилегия избранных, не проклятых…
