Не задумываясь, он заковылял к двери. Без конца опускаясь и снова поднимаясь, болтаясь из стороны в сторону и куда-то наискось, он ни на секунду не упускал дверь из виду. Через несколько минут картина стала более ясной, и стало очевидно, что дверь установлена на небольшой площадке, напоминающей площадку лестничного пролета в многоквартирном доме. Лестница заканчивалась, упираясь в нее. На площадке кто-то был, и сердце утонуло в груди и остановилось: каким-то образом монстр, стирающий мир, обошел его и поджидает внизу, помахивая метлой. Но присмотревшись, он понял, что заблуждается.
Это был ребенок.
С того места, где он находился, Андрей мог отчетливо видеть и площадку, и дверь, и пространство за дверью — густую вязкую тьму, неподвластную лунному свету. Казалось, что дверь просто стоит на краю последнего островка реальности, открываясь в пропасть. Если так, то он без раздумий шагнет туда. Ему больше некуда идти.
Забыв об изматывающей боли, он с энтузиазмом преодолел последние ступеньки и оказался непосредственно перед площадкой.
Она была застелена старым, свернувшимся по краям линолеумом. Мальчик, одетый в футболку с изображением песика Друппи, сидел прямо на грязном полу спиной к Андрею и увлеченно возился с чем-то.
Андрей осторожно обошел ребенка и остановился возле двери. Малыш не обращал на него внимания, продолжая елозить двумя игрушечными машинками по линолеуму. Он то и дело сталкивал их лбами и при этом с азартом шептал: «Бум! Бум!»
— Здравствуй, — хрипло прокаркал Андрей и сам испугался своего голоса.
Ребенок поднял голову и посмотрел на него темными внимательными глазами. Андрей ожидал увидеть монстра, калеку, чудовище, но увидел детское чистое и невинное лицо. Даже гнилой свет проклятой луны не исказил его черты.
— Здравствуй, — серьезно ответил малыш, — хочешь поиграть?
Он поднял машинки вверх и снова ударил их друг о друга. Андрей присмотрелся. В неверном желтом полусвете он увидел, что одна из игрушек — это реплика иномарки. Вторая была выполнена в виде длинномерного грузовика.
— Бум! — с удовольствием сказал ребенок. — Буру-бум!
Андрею стало жарко. Он бочком протиснулся мимо мальчика, который, впрочем, потеряв к нему интерес, все сталкивал и сталкивал игрушечные машинки, и оказался лицом к двери.
Открыл ее.
И не думая ни о чем вошел.
Дверь медленно закрылась с едва слышным чавканьем.
— Бум! — сказал мальчик и улыбнулся. — Бум! — улыбка расколола его лицо пополам, верхняя половина головы легко отделилась и шлепнулась на линолеум.
Голова была полой, наполненной ржавым влажным месивом из слизи и окурков.
— Буру-бум! — пробулькала тварь.
Ее тело плавилось, таяло, таяло, таяло…
Глава 4
1
Желтые мертвые листья неслись наперегонки прочь, влекомые ветром. Тропка была усыпана ими так, что и не понять было, где заканчивается плитка и начинается мерзлая земля. Деревья, нагие и черные, угрюмо шептались, соприкасаясь ветвями.
Было по-осеннему тихо. Серое небо, черные деревья и разноцветное марево листьев, ковром покрывающих землю, рождали свою музыку — музыку осеннего сплина.
Холодный воздух, насыщенный влагой, пах прелой листвой и чем-то, напоминающим запах лежалых яблок. Так порой пахнут квартиры, оставленные надолго. Так, должно быть, пахнет одиночество.
Серый свет показался ему чрезмерно ярким после гнилостной мглы пропасти. Он даже зажмурился ненадолго и лишь потом осторожно приоткрыл глаза, давая им привыкнуть.
«Почему я не удивлен?» — спросил он сам у себя, и тотчас же в голове прозвучал ответ, так, словно там поселился мудрый всезнайка-карлик, готовый удовлетворить его любопытство по любому поводу:
«Удивление доступно лишь тем, кто не ведает чудес. Стоит вплести магию в ткань повседневности, и она перестает быть магией, становясь частью обыденности. Перевернись мир вверх дном, он бы привык к этому паноптикуму и вскорости перестал бы обращать внимание на столь несущественные обстоятельства.
Все предельно…» Пожалуй, это сказал Стивен Кинг. Точно, он. И в соответствии с этой замечательной фразой он достиг предела.
Андрей улыбнулся своим мыслям, глубоко вдохнул яблочный воздух и направился к когда-то ярко-раскрашенной, а ныне облупившейся будочке, над которой электрическими лампочками, половина из которых не горела, а вторая гудела как промышленный трансформатор, было выложено слово: «Касса».
Он подошел к будочке и постучал в маленькое окошко, забранное простым фанерным щитком. Фанера со скрипом ушла в паз, и в проеме появилась женская голова. У кассирши было круглое, бледное как мел лицо и черные мешки под глазами. Волосы с проседью были зачесаны назад и стянуты в небрежный пучок, с торчащими во все стороны неаккуратными прядями.
Она прищурилась и некоторое время молча разглядывала Андрея, крепко сжав тонкие губы. Глаза у нее были уставшие, в красных прожилках.
— Ну, и долго будем молчать? — язвительно спросила она. При этом брови ее поползли вверх, придавая лицу глумливое сардоническое выражение.
— Я и сам не знаю, — ухмыльнулся Андрей. Ситуация показалась ему неожиданно забавной. — Вы мне скажите.
— Я сейчас милицию позову, — угрюмо буркнула кассирша.
— Полагаю, — Андрей улыбнулся еще шире, — я должен куда-то идти. А вы что порекомендуете? Комнату страха? — он махнул в сторону вагончика, стены которого были разрисованы полустершимися упырями и скалящимися гигантскими псами. — Или все же в тир?
И снова, отчего-то чувствуя себя гидом, ткнул пальцем в небольшой открытый павильон метрах в двадцати слева от кассы, в глубине которого на стене висели металлические предметы, очевидно, цели, а на прилавке аккуратно было установлено несколько пневматических винтовок.
— Или махнуть на карусель? Как вы думаете, а не махнуть ли мне на карусель? Вот я, бывало, проснусь утром, — он почувствовал, что голос начинает дрожать, — дай, думаю, пойду на карусель! А потом, гляну на луну, сделанную из гнилой тыквы, и не-ет, на карусель нельзя, нельзя, надобно вот на лошадок или к кривым зеркалам. А? Есть у вас кривые зеркала?
Он понимал, что на самом деле спокойствие, что он испытывает — лишь тонкий лед, скрывающий под собой бездну ужаса и отчаянья.
— Все закрыто, — не обращая внимания на тон, заявила кассирша, — уехали все. Только сторож есть и… Ну, я не знаю, — она задумчиво пошмыгала носом, — только колесо. Хотите на колесо?
Андрей посмотрел в направлении ее взгляда, туда, где в конце аллеи медленно вращалось гигантское колесо обозрения. Плохо смазанный металл скрипел при движении, и скрип этот расстроенной скрипкой разносился по парку, вплетаясь в шепот деревьев и тихий шелест листьев.
— Конечно, — не задумываясь, ответил Андрей, — я хочу на колесо. А что это будет мне стоить? Видите ли, — он понизил голос до доверительного шепота: — у меня всего и осталось-то — три монетки и пуговица. Я, конечно, мог бы раздобыть мертвую и задубевшую кошку, но…
