Паша вздохнул.
— Послушайте… — Андрей более не боялся. Он отчетливо понимал, что хозяин здешних мест не пощадит его, но, подобно ребенку, прикасающемуся к огню, был движим не столько страхом, сколько любопытством. Жена и ребенок интересовали его лишь отчасти, он так и не нашел любви в своем сердце. Виной ли тому амнезия или какие-то куда более опасные механизмы души он не знал, да и не хотел знать сейчас. Но любопытство… качество, позволившее человеку взойти на пьедестал эволюции, продолжало мучить его даже перед смертью.
— Кто… я? — выдохнул он.
Пашу, казалось, забавлял разговор. Остановившись за несколько метров от Андрея так, что тот ощущал гнилой затхлый дух, исходящий от его мерзких псов, скрестил руки на груди и уставился на него горящими глазами:
— Ну, кто уж тут разберет… Быть может, ты персонаж в книге, и даже не главный, но второстепенный. Персонаж, существующий до тех пор, пока это угодно писателю. Некоторые считают, что персонажи живут своей жизнью и развиваются вне зависимости от изначального замысла. Впрочем, есть и иная версия, согласно которой замысел всегда лежит в основе любого произведения, и куда бы ни повернул герой, рано или поздно он окажется именно там, где угодно автору. Истинный убийца — не убийца, но тот, кто создал его. Что же касается свободы воли, то она столь же иллюзорна, сколь иллюзорна любовь, ненависть и весь этот мусор, весь этот антураж пьесы.
Таким образом, ты — развлечение. Или, ты — приз? Или ты — вообще никто, Кирюха. Пустое место, росчерк пера.
— Ты же все равно убьешь меня, — хрипло пробормотал Андрей, — что тебе стоит?
— Ничего… И все. Есть ли разница между тобой и твоим отражением? А что если отражение и есть настоящий ты, а ты — всего лишь мысль или даже не мысль, но тень мысли, обреченная на мгновение существования?
— Где? Мои? Родные? — повторил Андрей.
— Ты вообще о ком, Кирилл? — улыбнулся монстр. — О женщине этой, что являлась тебе во сне, и ребенке? А сердце тебе не подсказывает, нет? — он хихикнул.
Тебе же Кольцов говорил, как все здесь работает. Что иные сопротивляются дольше, иные меньше, но всякого ждет одна участь. Все приходят ко мне, и все есть пальцы одной руки, моей руки, — он вытянул вперед руку словно для рукопожатия, — кто-то держится за человеческую форму, — он скривил лицо, и рука начала удлиняться, расти в сторону Андрея, — а кто-то отрекается от нее сразу во имя Меня!
Ну же, мальчишка, ты так долго шел! Так много видел! Мои дети везде, в каждом окне этого города. Сам город — мое дитя. Неужели ты слеп? Посмотри внимательно.
Узри.
Он погладил тварей, присевших у его ног, потрепал их по огромным лысым головам, и они застонали в ответ.
Андрей посмотрел на них нехотя… посмотрел внимательнее, не в силах оторвать взгляд, переводя взгляд с одного существа на другое, стараясь уловить проблески разума в их слепых мордах.
Внутри него рос огромный ледяной ком, заставляющий сердце биться невпопад. Стало тяжело дышать, защипало в глазах.
— Нет… — едва слышно произнес он.
— Да… — улыбнулся Паша. — Да! — он в восхищении всплеснул руками, — ну, разве это не премиленько? — он ухватил правое существо за подбородок и с силой поднял его голову вверх. — Разве она не прекрасна, Кириллка?
— Этого не может быть, не может быть! — даже сейчас, понимая, что тварь лжет ему, должна лгать, и при этом подсознательно уже поверив в реальность ужаса, он не ощущал боли — но странное отражение ее. Так, словно он снова чувствует эманации чужой души.
— Они пришли ко мне, — изрек монстр. Его горящие глаза были подобны дырам в пространстве, и там, в глубине пропасти, Андрей видел бесконечную боль и страдание для всех. Для каждого. — Они испили из моей чаши, и теперь их удел — служить. — Он крепко стиснул морду существа, и оно неожиданно жалобно, по-детски, запричитало-захныкало.
— Не тронь его! — закричал Андрей, — не тронь… моего ребенка!!!
— Глупец! — проревел монстр, — человеку должно знать свое место. В грязи! Твоя… — он замешкался. — …Уж коль тебе так угодно, семья вполне свыклась с тем положением вещей, что является единственно правильным. Но ты… ты, как клещ, как паразит на шкуре у чахоточного пса, — все никак не можешь насосаться зараженной крови. И чем больше ты сосешь, тем более пьяным и больным становишься.
— Возьми… меня… Меня! Я тебе нужен, верно? Или ты… не можешь?
Паша уставился на него с едва заметной иронией.
— Я… могу…все… — медленно произнес он. — Признаюсь, ты… уникален. В твоих руках были… карты… и ключи, но ты — всего лишь человек. Обреченный на слепоту. Вот почему стражи — он указал пальцем на существ, теперь кажущихся куда меньше своих размеров, опустивших омерзительные морды в пол, — рождаются без глаз. Взгляни на истинную эволюцию, тебе это будет полезно.
Он сделал шаг вперед и, повинуясь его всемогущей воле, ужасающие создания последовали за ним, но… Была ли это игра света и тени, или их движения потеряли былую агрессию? Они шли… неохотно, не поднимая голов.
Андрей оказался зажатым между столом и Хозяином города. Тот не торопился, наслаждаясь каждым мгновением.
— Кто сказал тебе, что ты — неуязвим? — произнес он, — кто дал тебе такую надежду?
Здесь все, все без исключения, бренно. Ибо каждый из вас есть лишь второстепенный персонаж. И твое время… истекло.
Андрей понимал, что хозяин города не блефует, не может блефовать: в голосе его звучало даже не торжество, но какое-то праздное равнодушие так, словно он собирался прихлопнуть муху. Бороться с существом столь могущественным было бесполезно — с таким же успехом он мог бы попытаться остановить лавину. Он все еще дышал, кровь так же бежала по его жилам, но, рассуждая логически, он был уже мертв.
Но как же так? Ведь Кольцов знал, не мог не знать… Зачем же тогда он послал его сюда? Зачем отдал свою жизнь? Для того чтобы он сгинул здесь, посреди бесконечного архива, наполненного ожившими грехами?
— Ты, должно быть, полагаешь, что из этой ситуации, как и из любой другой, должен быть выход? — улыбнулся Паша. — Как человек, которому только что диагностировали рак в терминальной стадии, отмахивается и идет домой пить чай в надежде, что завтра все будет иначе. Как порой бойцы на передовой следуют придуманным ими же ритуалам в надежде, что это поможет им избежать пули. Но пуля не обладает сознанием. Она не следует правилам. Она — точка. Не более того.
Он задумался на мгновение и внезапно, словно осененный замечательной идеей, разулыбался во весь рот:
— А знаешь! Уж коль ты так стремился все это время к воссоединению со своими… хм-м… вот с ними, — он небрежно указал на огромных тварей, распластавшихся у его ног, — я, пожалуй, дам тебе этот шанс. В этом присутствует некая космическая справедливость, не находишь? Ты и впрямь станешь их частью… в буквальном смысле этого слова. Но даже в смерти ты не познаешь покоя. Я не дам тебе ответа ни на один из твоих вопросов. Ты не обретешь память, что была украдена у тебя, не познаешь любви к тем, кого искал. Однако, возможно, ты осознаешь свое предназначение. На практике.
