Женщина метнула на него внимательный взгляд.
— Знакомы с Арнольдычем?
— Я… ну да… — промямлил Андрей, — старые приятели, — он зачем-то хотел сказать «фронтовики», но прикусил язык.
— Что ж… — кассирша метнула еще один быстрый взгляд на деньги, — если только… Можно и по правам, конечно… Там же есть номер… А, давайте!
Он протянул ей права. Лицо кассирши вытянулось запредельно — некоторое время она просто тупо пялилась на выжженный круг на месте фотографии, потом перевела взгляд на Андрея, снова на права. Андрей упрямо молчал. Наконец, видимо, приняв решение, женщина пощелкала клавишами и механически забубнила:
— Ваш билет на сегодня, на 19:45, поезд Москва — Киев, номер 745, до Ташлинска. Купе… — она помолчала и мстительно добавила, — верхняя полка.
— Все верно?
— Совершенно замечательно, — заверил ее Андрей, все еще стараясь стереть идиотскую улыбку с лица.
— Отлично, — она протянула ему длинный узкий листок, — счастливого пути, — и замешкавшись добавила, — побрились бы, гражданин, а то ведь смотреть страшно. И майка эта…
— Я-то? Майка? — Андрей чуть не расхохотался, — ну конечно! Майка еще… А где у вас здесь… — мысль о том, что он вот-вот увидит свое отражение в зеркале, показалась ему чуть ли не абсурдной, — …удобства?
Кассирша уставилась на него пустыми глазами.
— Ну… туалет?
— Я вам не справочное бюро, — оскорбилась она, — а туалет… прям за спиной и направо. Вот только у нас не Хилтон и бритвенных принадлежностей мы не держим.
— А я геолог! — хихикнул Андрей. Он с трудом сдержал желание отвесить шутовской поклон.
— Та тут кругом сплошные геологи, — ответила кассирша.
— Спасибо… вам, — неловко произнес он.
Женщина ничего не ответила.
2
Андрей повернулся и на мгновение забыл, что собирался делать дальше. В руке он крепко сжимал вожделенный билет и теперь, достигнув цели, ощущал некое отупение, сродни тому, что порой ощущает незадачливый турист, что прибыв на курорт и вкусив прелести первых упоительных дней, лежит в гамаке на жарком пляже и отстраненно вопрошает самого себя: а что теперь?
Ну конечно же, он собирался в туалет… глянуть на себя. Звучит глупо, однако применимо к обстоятельством — действие это будет символизировать… конец. Конец всего этого кошмара.
Он прошел мимо угрюмых мужиков, окруженных синим вонючим дымом, и подумал, что потом неплохо было бы купить бутылочку пивка для себя и также постоять за столом, прихлебывая прохладный (а пусть и теплый — все равно) горький напиток и ощущая, как сознание медленно затуманивается, и то, что еще недавно казалось реальностью, превращается в дымку. Реальность же — вот она, пусть не блещущая красотой, но — столь приятно обыденная. Вот этот стул, например, никогда не превратится в миногу, не отрастит когти, не взлетит с кудахтаньем под потолок.
И это прекрасно.
Оказавшись перед дверью, он остановился, помешкал немного, в очередной раз пытаясь вспомнить, что же он увидит буквально через мгновение, но так и не добившись внятного ответа от памяти, прочистил горло, как плохой студент перед экзаменом, и шагнул внутрь.
В туалете, грязном настолько, насколько грязен может быть лишь туалет на полустанке, густо пахло испражнениями и еще чем-то едким, пресным — возможно, хлоркой. Андрей поморщился и напомнив себе, что он здесь по делу, подошел к засиженному мухами зеркалу. Разобрать детали в нем оказалось совершенно невозможным.
— А и не надо в деталях! — буркнул он под нос и, выдохнув резко, уставился в мутную поверхность. — Не надо …
Разочарование… Поначалу он и не понял, отчего испытывает именно это чувство. Ожидал ли он увидеть мускулистого белокурого, пусть и слегка заросшего красавца? Интеллигента с блестящими глазами и длинным римским носом, слегка нависающим над чувственным ртом? Или, быть может, кудрявого мачо с квадратным каменным подбородком?
Дело не в лице… Дело совсем не в лице.
Человек, глядящий на него из зазеркалья, был несомненно знаком ему. Однако, почему-то, одновременно с чувством узнавания, он ощущал смутную тревогу, будто в нем находились двое и один из них только что понял, что смотрит в глаза незнакомцу.
Он внимательно поглядел на себя еще раз, стараясь пробудить память.
Высокий лоб с едва намечающимися залысинами. Короткие, всклокоченные волосы, тронутые сединой на висках. Серые глаза, упрямо глядящие из-под густых бровей, сросшихся на переносице. Нос картошкой. Полные губы, немного неровные, словно их лепили в спешке, забыв о симметрии.
Щетина, уже и не щетина даже, а почти что борода, густо покрывавшая лицо, была рыжевато-черной. Подбородок казался несколько меньше, чем нужно, уши слегка оттопыривались, но в целом лицо производило приятное впечатление. Подобные лица можно встретить на картинах советских художников, описывающих сельский быт. Такие мужчины, как правило, женятся рано, зачастую много пьют и принимают жизнь как есть. Он вполне мог бы стоять сейчас за столом в зале ожидания и прихлебывать пиво с мрачными мужиками, то и дело затягиваясь терпкой папиросой.
И конечно же, это лицо принадлежало ему. Увидеть себя было столь же естественно, сколь естественным было дышать. Он чувствовал, как в памяти всплывает все больше и больше образов и событий из прошлого. Последние несколько лет продолжали оставаться темным провалом, однако он чувствовал, что стена, за которой сокрыта эта информация, уже дала трещину и вот-вот рухнет. И это осознание отчего-то внушало страх.
Он прикоснулся к щекам, провел пальцем по носу, оттянул веко. Отражение исправно повторяло каждое действие, и все же, он не мог отделаться от ощущения, что его обманули, и осознание этого обмана приведет… к катастрофе.
— Все, хватит! — он повернул кран и сполоснул лицо холодной железистой водой, от которой исходил все тот же пресный запах. Опершись на грязный умывальник, уставился с неожиданной злостью на вновь обретенного себя и долго, не мигая, сверлил себя взглядом, пытаясь понять, что же гложет его.
Отражение молчало, повторяя жесты хозяина.
— Я… представлял тебя другим, — произнес он, и не успели звуки эти слететь с его губ, как он понял, что врет. Он всегда подсознательно знал, как выглядит. Пусть в потерянном городе не было зеркал — это не мешало ловить кусочки своего отражения в лужах и стеклах машин. Он знал. И боялся этого знания.
Постояв еще немного, ощущая, как капли воды медленно стекают с подбородка, он фыркнул и пошел прочь, не оглядываясь. Очень хотелось выпить — не выпить даже, а крепко напиться до совершеннейшего беспамятства. Тогда, возможно, уж коль он не может вспомнить, то заставит голос, что упрямо шепчет в голове, замолчать. А там…
— Дома разберусь, — пробормотал он.
В зале ничего не изменилось. В рассеянном солнечном свете сигаретный дым под потолком казался почти красивым. Люди застыли, окруженные слабым сиянием. Будто он смотрел на актеров, готовящихся дать представление, замерших на мгновение перед тем, как поднимется занавес.
