Возле его вагона уныло маячила полная женщина в форменной куртке. Увидев Андрея, она оживилась немного и даже улыбнулась. Впрочем, ее улыбка увяла, стоило ему вступить в круг света.
— А вы уверены, что вам вообще надо ехать? — вместо приветствия спросила она.
Андрей молча протянул ей билет. Проводница изучала его с мрачным упорством на лице — казалось, она задалась целью не допустить его присутствия на поезде любым способом.
Не дожидаясь дальнейших указаний, он предъявил ей права. Женщина в немом изумлении уставилась на выжженную фотографию. Андрей приготовился к скандалу, но проводница после секундного замешательства протянула ему документы и отвернулась с воинственным видом.
Он пожал плечами и вошел в вагон.
В поезде было душно, но и эта духота, ее предсказуемость, показалась ему отрадной. Он ощущал удивительное спокойствие — живот почти не болел, напоминая о себе легкими точками. Во рту ощущался горьковатый привкус, но в целом он чувствовал себя совершенно замечательно. Несомненно, завтра будет куда хуже, учитывая ту дрянь, что он пил, ну и пусть. До завтра надо бы сначала дожить.
Открыв дверь купе, он поначалу подумал, что ему повезло, и в купе никого нет, но уже через секунду понял, что ошибся. На одной из нижних полок лежала чья-то черная сумка — судя по всему, хозяин ее сел в поезд недавно и еще не успел распаковать вещи. Рядом с сумкой, почти незаметный в темноте, к столу был прислонен большой матерчатый футляр, в котором, судя по всему, находилась гитара.
— Веселенькая будет поездочка, да? — произнес кто-то за его спиной.
Андрей оглянулся. Мужчина, стоящий в коридоре, был почти на голову выше его. Он был одет в линялые джинсы и футболку с большим аляповатым знаком анархии, нарисованным на ней.
— Мама-Анархия, — улыбнулся мужчина и гулко ударил себя кулаком в грудь.
— Папа — стакан портвейна
[13], — подтвердил Андрей.
Мужчина принюхался и со знанием дела подмигнул.
— Не без того, не без того, — на его красноватом полном лице заиграла улыбка, — вот только мне по медицинским показателям никак нельзя. А вы, я вижу, того?..
— Того, — согласился Андрей. — По медицинским, стало быть… показателям.
— Ну, тогда я надышусь и буду орать песни, — незнакомец улыбнулся еще шире и протянул руку, — Дмитрий.
— Андрей.
Рукопожатие у Дмитрия было вялым и мокрым. Андрей вдруг вспомнил, что где-то читал о том, что все без исключения гитаристы не умеют толком пожимать руки — будто бы все их силы уходят на то, чтобы играть на гитаре.
— Вы, стало быть, гитарист? — кивнул он в сторону гитары.
— Это… так… — Дмитрий протиснулся в купе и небрежно плюхнулся на полку, чуть не сломав хлипкую конструкцию, — хобби. Я вообще-то нефтяник. — Он уставился на Андрея и неожиданно расхохотался, — ага, вижу, что вас это удивило и позабавило. Не похож? Ну ладно, шучу я. Я — по компьютерной части.
Поезд тронулся на удивление плавно, но со скрежетом и пыхтеньем. Андрей даже повернулся к окну, ожидая увидеть клубы пара, поднимающиеся из-под колес, как в старых фильмах, но кроме угольной черноты за плохо вымытым окном, ничего не разглядел. Постепенно скорость движения возрастала. Колеса мягко и умиротворяюще стучали по рельсам — за окном то и дело проносились длинные желтушные фонари, едва освещающие домики-развалюхи, да деревья, одетые в шубу из листьев.
Рот у Дмитрия не закрывался. Не прошло и пяти минут, как он уже рассказал Андрею про то, что едет из Москвы, потому что там джавистов не любят, а в Лондоне вот любят. И о том, что в Киеве у него жена… Ну, не жена, а невеста, но живут они вместе, так что — считай, что жена. И что последний альбом Тилля
[14] — редкостная мура, даром что с Пейном записан, а всему виной бабло, хотя бабло, разумеется, побеждает и зло и металл и рэп, а рэп, как известно — тот еще кал.
— Мне так напиться хочется, ты не представляешь! — он с завистью смотрел на Андрея, — а нельзя, потому что болезнь программиста, что? Язва. Ну, предъявленное, это одно и то же. У меня что ни лето, то обострение.
Андрей вежливо кивал, думая о том, что утром будет в городе, в своем родном городе, который он не помнил. Опьянение потихоньку отступало, и теперь он ощущал, пока что призрачную, головную боль.
— А ты, я смотрю, ходок! — с каким-то детским уважением заявил Дмирий, — выглядишь, как этот… как Брюс Виллис в «Крепком орешке». Там он тоже весь фильм в майке бегал.
— Вещи… украли, — сонно пробормотал Андрей.
— Да ну? Здесь, в этом Мухосранкино?
— Не… в Москве, на Красной площади прямо.
Дима округлил глаза, отчего лицо его стало совсем детским.
— У меня там как-то айфон четвертый поцупили, — смущенно заявил он, — прямо из кармана.
Андрей хмыкнул.
— Слушай… — после недолгого молчания сказал Дима, — уж коль напиться не получается, давай может слабаю тебе что на гитаре? У меня неплохо получается.
Андрей кивнул. Перспектива провести ночь в одном купе с гиперактивным соседом теперь казалась ему ужасной.
Дима радостно раскрыл футляр и извлек из него поцарапанную, но, судя по виду, весьма недешевую гитару, на деке которой нарисована была птица с длинным клювом, склонившаяся над цветком.
— Хаммингберд, — хвастливо сказал он, — не новье, но все равно, как говорят америкосы, костс э форчун!
Он взял гитару в руки и провел рукой по струнам. Инструмент был расстроен, но Дима, казалось, не заметил этого. Неловкими пальцами он изобразил нечто, отдаленно напоминающее баре.
— Ну что? Границы ключ
[15], как в детстве? — хохотнул он, — эх, жаль, пива нет!
— Тебе же нельзя пиво, — пробормотал Андрей, — а знаешь что, — неожиданно для самого себя добавил он, — давай я попробую. Я когда-то играл.
Дима округлил глаза, но охотно протянул ему гитару.
Ощутив прохладный гриф под рукой, Андрей почувствовал странное, почти мистическое успокоение. Такие ощущения испытывает человек, возвратясь домой после долгого, наполненного переживаниями дня. Он легко пробежался пальцами по струнам, ощутив упругую скрытую мощь нерожденной пока, но рвущейся наружу музыки и, не глядя на гитару, принялся лениво, почти автоматически, настраивать ее.
— Ты не сильно крути-то, — заворчал Дима, но гитару не отнял.
Наконец, он скорее почувствовал, чем услышал, что инструмент настроен. Взял пробный аккорд и с удовольствием послушал, как чисто и глубоко зазвучал прекрасный инструмент.
