Андрей отошел к противоположному окну. Дрожащими руками достал сигарету из смятой пачки; похлопал себя по карманам, удивляясь, до чего невесомыми стали вдруг руки, и сообразил, что, должно быть, оставил зажигалку в купе. Отчего-то мысль о том, что можно попросить огня у темной безмолвной фигуры в противоположном углу, вызвала еще большую панику, почти ужас, совершенно иррациональный и вместе с тем безусловный, как окончательное решение суда, не подлежащее обжалованию в высших инстанциях. Нельзя, ни в коем случае нельзя было говорить с незнакомцем.
— Вам подкурить?
Этот голос… Он знал этот голос!
«Соврал… — птицей забилась в голове одна-единственная мысль, — они все врали»…
Человек медленно повернулся и протянул тлеющий бычок.
— Не стесняйтесь, Андрей Евгеньевич, — он говорил мягко, в темноте тамбура его узкое лицо казалось расколотым на две половины неправдоподобно широкой улыбкой-оскалом, — жизнь одна!
Это был Кольцов.
6
Андрей медленно, сомнамбулически приблизился к нему и подкурил. От пальцев Кольцова исходил крепкий запах табака, смешанный со сладковатым, острым запахом гниющего мяса. Андрей непроизвольно вздрогнул — нечто в его животе зашевелилось, потянулось, как человек, едва пробудившийся после долгого освежающего сна. Кольцов улыбнулся еще шире, что само по себе казалось неправдоподобным. Теперь его лицо напоминало карнавальную маску: глаза превратились в две узкие щелочки, ноздри, растянувшись, почти слились со щеками. И рот, огромный клоунский рот с острыми мелкими зубами, блестящими в отраженном свете луны. Он облизнул губы неожиданно длинным, юрким, как у ящерицы, языком:
— Я должен бы использовать цитату из классика, — его голос казался тусклым… мертвым. В дыханье угадывался все тот же смрад протухшего мяса, — мол, догадался, Варенуха, всегда догадливым был… Но…
Андрей с каким-то отстраненным любопытством человека, которого вот-вот повесят, наблюдал за тем, как кожа на щеках Кольцова начала вибрировать, превращаясь в вязкую жижу.
— … Я бы и сам вам рассказал рано или поздно. Так что… очко в вашу пользу аннулируется…
Все его лицо теперь плыло, бугрилось, и Андрей возблагодарил провидение за то, что в тамбуре было темно. В противном случае он сошел бы с ума.
— Неужели вы думаете, что меня можно уничтожить? Вот так… просто? — существо, теперь лишь отчасти напоминающее Кольцова, хихикнуло. — Какая …тупость. Столь характерная для вас… для всего вашего рода.
Тварь встряхнула головой, и плоть вспенилась, пошла рябью и застыла. Теперь на Андрея смотрел Громов, улыбаясь столь же противоестественно широко:
— Мы… подарили вам кое-что… — прошипел он, — но, признаю, мы не смогли бы сделать этого без вашей помощи. За что мы вам премного благодарны, — он отвесил шутовской поклон.
Стены тамбура сужались, темнота становилась все больше сжималась. Андрей чувствовал, как на него накатывает предобморочное равнодушие.
— Что… вы сделали с моей семьей? — наконец спросил он, недоумевая, отчего его голос звучит так слабо, так бесцветно, — что вы… с ними сделали?
— С вашей семьей? — Громов ухмыльнулся, и кожа на его левой щеке треснула, как кожура гнилого арбуза. Из образовавшейся язвы на Андрея уставился черный блестящий глаз, — помилуйте, Кирилл… Мы их даже не трогали. Они нам… не нужны.
— Что? Что вы говорите? — он потряс головой, стараясь отогнать упрямых черных мух, внезапно в большом количестве появившихся перед глазами, — вы же… Почему?.. Меня зовут Андрей! — взвизгнул он, наконец, словно это имело хоть какое-то значение.
Громов поднял бровь, и движение это снова запустило омерзительную реакцию. Его лицо менялось как глина под умелыми руками скульптора. В тишине тамбура отчетливо слышен был хруст костей.
— Идиот… — пробулькала тварь, — ты — дверь! ДВЕРЬ!
Существо внезапно оказалось рядом с ним настолько близко, что он смог заглянуть в его гнойные, воспаленные глаза и увидеть бездну, грозящую выплеснуться из провалов зрачков. Теперь он узнал в чертах твари Петюню. Впрочем, монстр и не притворялся более человеком — его лицо напоминало черновой слепок, небрежно смятый сильной рукой.
— А ты так и не вспомнил? — прорычала тварь, — пора бы уже… Пора. Хочешь… вспомнить?
И вдруг Андрей понял, что нужно сделать. Броситься на чудовище, собрав последние силы, и раздавить его прямо здесь, на грязном, заплеванном полу тамбура, как таракана. Разбить его мягкую голову, разорвать его плоть голыми руками. Умереть, если потребуется, но забрать тварь с собой туда, откуда она прибыла. Не дать ей…что?
«Нельзя… Нельзя!» — повторял все тот же голос в его голове.
Нельзя вспоминать.
— Хочешь? — повторил монстр.
— Да… — сказал кто-то слабым детским голосом.
— Да…
Он упал на колени и не почувствовал боли — ноги были наполнены мягким пухом и не держали вес тела. Голова его находилась на уровне выпирающего и вспучивающегося живота твари. В его собственном животе не прекращались ритмичные постоянные толчки.
Существо положило холодную как лед ладонь ему на голову.
— Хороший… песик… — почти нежно проворковало оно, — заслужил…
Ледяные пальцы стальными тисками обхватили его голову. Сжали ее с чудовищной силой.
И червями поползли внутрь.
Он завизжал, забился, пытаясь оттолкнуться от твари, но руки его лишь пробили тонкую корку плоти и увязли в ледяной смрадной требухе.
— Вспоминай… — шептало существо.
И он вспомнил.
Глава 3
1
В «Siltanen» почти всегда не протолкнуться. Как в Хельсинки должно быть, вот только он никогда не бывал в Хельсинки. Обычно, товар привозили на базу, неподалеку от «Rajamarket»
[17], а это в двух шагах от границы.
Впрочем, он и не стремился. Финляндия — скучная, холодная страна, и его полностью устраивали относительно короткие рейсы.
Так и в этот раз. Очереди в Торяфновке почти не было, да и не удивительно — экономика в последнее время переживала не лучшие часы и бизнесы рассыпались как замки на песке — один за другим. Оставались сильнейшие, но и они работали скорее на выживание, чем на прибыль. А и пусть — пока бухгалтерия платила исправно, он готов был крутить баранку старого «Вольво» ежедневно, включая выходные.
Местные пограничники его знали — небрежно проверив документы, подтянутый финн только кивнул и пошел к следующей машине в очереди. Как же его… Как-то его зовут, но здешние имена почти никогда не откладывались в памяти, так же как и названия населенных пунктов. Язык сломать можно. Когда-то, в студенческие годы, Дрема, их ударник, притащил на репу текст песни «В лесу родилась елочка» на финском и отчаянно пытался убедить группу, что это будет не просто хит, а настоящий прорыв, что гарантирует им места в первой лиге. Он поначалу согласился, однако через полчаса тщетных попыток, окончательно запутавшись во всех этих «ой куусипуу, ой куусипуу», наотрез отказался разучивать текст и чуть не выгнал Дрему к чертовой матери из репетиционного зала, когда тот заявил, что именно благодаря первому слову, а именно «Ой!», песня звучит по-панковски и отказаться от ее исполнения может только полный идиот.
