И в этот раз время не остановилось. Напротив, оно продолжало ускоряться, ускоряться, ускоряться…
Он смотрел во все глаза на приближающуюся в лоб черную «Ауди», отличную машину для всей семьи, точно такую же, как… такую же, как… Но разве такое возможно? Разве случаются такие совпадения? Он услышал смех внутри своей головы, холодный рыдающий смех и попытался увести руль вправо, что, естественно, было невозможно — машина была уже слишком близко — они неслись навстречу друг другу, и он видел, отчетливо видел (хотя поверить в это было невозможно, настолько же невозможно, насколько невозможны подобные совпадения) лицо Андрея Сухарева, Сухаря, своего однокурсника и начальника, сидящего за рулем своей шикарной «Ауди» и осознающего свою неминуемую грядущую смерть!
Огромный «Вольво» протаранил легковушку с ужасным, омерзительным треском. Грузовик не остановился, но продолжил движение так, словно «Ауди» был сделан из бумаги. Кирилла швырнуло на руль и ударило грудью о рулевую колодку с такой силой, что он почувствовал, как что-то тонко лопнуло внутри грудины, и все тело сразу же занемело, застыло в нелепой позе изломанной куклы. Он ощущал, как колеса фуры постепенно перестают вращаться — под ними что-то скрипело и звонко ломалось. И этот ужасающий хруст не оставлял сомнений в том, что для пассажиров «Ауди» все кончено. Пассажиров? Почему, почему, боже праведный, он подумал про пассажиров? Сухарев был в машине один, он отчетливо видел… Но даже сейчас, полуослепнув от шока и ужаса, он понимал, что обманывает самого себя.
Наконец, «Вольво» остановился и неловко застыл, чуть осев на правую сторону. Кирилл медленно поднял голову — перед глазами все еще плыло, ему не хватало воздуха, но спазм, охвативший тело, потихоньку отпускал. Во рту было горько — он сплюнул на приборную доску, ожидая увидеть кровь. Слюна, пенисто-белая, прилипла к пластику и червем поползла вниз.
Со всех сторон от него потрескивал метал. Где-то размеренно капало. Кабина, еще секунду назад подсвеченная огоньками на приборной панели, теперь неравномерно мерцала в такт захлебывающемуся мотору — сердце «Вольво» продолжало работать, как сердце умирающего от инфаркта: тяжело — то заходясь в аритмичном кашле, то почти замирая.
Он перевел взгляд на лобовое стекло — по центру его ползла, увеличиваясь прямо на глазах, широкая трещина — так трескается лед на реке по весне.
Звуки падающих капель усилились — теперь он отчетливо слышал, как что-то льется — в голову мгновенно пришла мысль о пробитом бензобаке, но ведь такое возможно только в кино? Только в кино…
Он неожиданно закашлялся, ощущая уколы резкой боли в груди. Теперь-то точно пойдет кровь. Отер подбородок, но крови снова не было. Боль, поначалу сильная, пульсирующая аккурат над сердцем, теперь уходила, оставляя после себя покалывание.
Он осторожно, стараясь не делать резких движений, освободил левую руку, прижатую рулевой колодкой, и поднес ее к глазам. Сжал пальцы. Разжал. Снова сжал. Боли не было. Рука была целой.
Потихоньку Кирилл принялся ощупывать себя. Голову, шею, грудь.
Он был цел.
Снова перевел взгляд на лобовое стекло, стараясь разглядеть очертания другого автомобиля в умирающем свете фар.
Дорога перед ним была пуста.
Где-то завыла собака. Отчего-то он был абсолютно уверен, что это была та самая собака. Проклятый длинный пес. Настолько длинный, что он перекрыл всю дорогу, ведь так?
Неожиданно он улыбнулся, едва сдержав приступ идиотского смеха. «Ну конечно! — пульсировало в голове, — он не видит машину Сухаря! Это же очевидно!» Он не видит машину Сухаря, потому что никакой машины больше нет! А есть… Боже… он даже и подумать боялся о том, во что превратилась «Ауди» и все… Ну вот, опять. Опять эти проклятые «ВСЕ!» О ком вообще идет речь? Не о длинных ли шелудивых псах?
— Ты знаешь… — прошептал кто-то рядом. Он оглянулся, автоматически отметив укол несильной боли в области шеи, но в кабине никого не было.
Кресло под ним задрожало в ритме агонизирующего мотора и застыло. Одновременно погасли фары и следом за ними, ярко мигнув, приборные огни. Кабина погрузилась в темноту.
Кирилл прислушался. На мгновение ему показалось, что он услышал чей-то стон, но нет, это был все тот же удаляющийся вой проклятого пса. Теперь в нем звучало омерзительное, ехидно-шакалье одобрение. Как же он умудрился выжить, этот поганец? И почему затих мотор? Вот и доверяй после этого шведам. Или кто там делает нынче «Вольво?» Евреи? Должно быть, полетел радиатор — расплескал охлаждающую жидкость по всей дороге. Хорошенькое дело — теперь его точно уволят. Особенно, если…
Он закричал, схватившись за голову, сжав ее в ладонях так, что почувствовал горячее биение пульса под пальцами. И тотчас же замолк, испуганный звуком собственного голоса.
Нужно было выходить из машины.
Охая как старик, Кирилл медленно открыл дверь, с удивлением отметив, что она открывается легко, черт возьми, куда легче, чем полагалось. Открывается клятая дверь, а ведь могла и заклинить, заклинить, да и рулевая колодка должна была пропороть ему грудину и разорвать сердце на части — он умер бы мгновенно, погрузился в черный омут вечного сна без снов, и не было бы необходимости выходить из машины, обходить ее и смотреть на то, что находилось под ней.
За дверью все та же тьма. Черный асфальт был бездонной пропастью — ступишь на него и провалишься. Кирилл осторожно спустился с подножки и глубоко вдохнул ночной воздух, теперь отдающий медью. Оглянулся — и на мгновение уверовал в то, что все происшедшее привиделось ему в кошмарном молниеносном сне — борт фуры казался неповрежденным. Но вот глаза по инерции скользнули ниже, и он увидел… странную, нарушающую все геометрические законы конструкцию из стекла и металла, невесть каким образом оказавшуюся под днищем грузовика. Поначалу он даже не понял, на что смотрит — чудовищно искореженная груда напоминала причудливую скульптуру, экспонат выставки, посвященной современному урбанистическому искусству.
Он сделал шаг вперед, и под ногами захрустели крошечные кусочки стекла. Подошел чуть поближе — не испытывая испуга, скорее озадаченный. Он ожидал увидеть машину, изуродованную, похожую на те машины, что ему доводилось видеть в ютубовских роликах, посвященных авариям на дорогах, но вместо автомобиля ему подсунули… это. Скрученный узлами, разорванный в невообразимых местах металлический ком, из-под которого черной маслянистой змеей ползла резко пахнущая смолянистая жидкость.
«Должно быть, масло… разлили масло» — подумалось ему. Он озадаченно посмотрел на пар, вырвавшийся изо рта, и только тогда понял, что произнес эти бредовые слова вслух.
Подошел еще поближе…
С этого расстояния в неверном свете желтой болезненной луны угадывались очертания, которые, во всяком случае когда-то, могли принадлежать машине или чему-то, что стремилось стать машиной, — больному уродцу, заготовке, смятой и отброшенной в сторону могучей рукой. Вот эти… эти бублики! Он засмеялся: эти бублики, несомненно, должны были изображать колеса, но кому, кому, скажите, могла прийти в голову больная мысль показать колеса именно так? Определенно, автор скульптуры — недоучка-неформал. Чертовы хипстеры! Он стиснул зубы, почувствовав, как крошится эмаль. А эта… это же дверь, верно? Плоская, двухмерная дверь, за которой, если присмотреться конечно, если просканировать взглядом то, что было задумано автором как салон, можно увидеть… увидеть…
