— Время почти закончилось. Для бессмертных человеческая жизнь — вспышка, пламя свечи на ветру. Миг — и огонь гаснет, и свет становится тьмой. Ты уверен, что хочешь услышать все до конца?
— Я… не понимаю, о чем вы говорите, — боль в животе становилась непереносимо-свирепой, — Я… что я сделал?
Демон покачал головой.
— Даже находясь при смерти, ты не можешь признаться в совершенном тобою зле…
— Что вы… имеете в виду? — он заставил себя поднять глаза на существо, и ему показалось, а может быть, и не показалось, что демон, еще мгновение назад казавшийся материальным, теперь тает, теряет очертания.
— Именно в эту ночь и именно в этом месте, — рокотал Сабнак, — ваша встреча не могла быть спланирована. У нас… у меня нет такой власти. Все произошло случайно, но во множественных мирах каждая случайность — закономерна. В одном из них вам суждено было встретиться, и тебе суждено было убить своего друга… Убить его и всю его семью. Вот только выбор, выбор всегда остается за исполнителем. Подумай над этим… — Сабнак снова коснулся его живота, и Кирилл заскулил от вспышки ослепительной боли.
— Я… не мог… свернуть… Было слишком поздно, — прохрипел он, корчась.
— Подумай! — взревел демон. Теперь он казался сотканным из дыма.
Дрожа от невыносимой муки, Кирилл закрыл глаза. События, пережитые на дороге, продолжали казаться ему принадлежащими чужой памяти, но эмоции… эмоции были личными… глубоко скрытыми.
Стараясь не обращать внимания на ужасные спазмы в животе, он постарался воскресить последние секунды перед аварией. Ведь он не мог, не мог свернуть, верно? Он не мог…
Он широко распахнул глаза и закричал, скорее завыл, на мгновение забыв о боли.
Он вспомнил.
На самом деле, он никогда не забывал об этом. Осознание собственной вины глодало его душу ненасытным червем.
— Дело не в том, мог я свернуть или нет… — прошептал он, и демон рассмеялся низким, лающим смехом.
— Дело в том… что я…
Не хотел…
2
… узнал Сухарева, сидящего за рулем шикарной, новехонькой «Ауди». Более того, он видел, не мог не видеть тех, кто сидит в салоне автомобиля — жену и сына своего однокашника и когда-то приятеля. Увидев их, он… возликовал. И упустил тот единственный миг, когда еще не поздно было свернуть. Просто …сидел неподвижно и ждал… Что-то, омерзительно черное и гнилое в душе радовалось и вопило, глядя, как кажущийся крошечным автомобиль исчезает под капотом «Вольво», как хрустит и рвется металл. Нечто в сердце вопило в унисон с криками умирающих, торжествуя. Миг его высочайшего восторга. Мгновение, когда он почувствовал себя Богом…
…и открыл путь для иных Богов.
— Почему?.. — пробормотал он, прекрасно зная ответ.
— Потому что это в вашей природе. Слабые всегда будут завидовать сильным. Больные желать, чтобы хвори их перекинулись на здоровых. Дети будут предавать родителей, а родители — продавать детей. Вы… не можете быть иными.
— Я… не успел свернуть… — упрямо хныкал Кирилл.
Сабнак, теперь не более чем образ, сотканный из висящей в тамбуре пыли, погладил его по голове.
— Ну, конечно же, так и есть. Но, как бы там ни было, ты сделал все как надо. Тебе осталось доиграть свою роль, — он указал тающей рукой на живот Кирилла, — и уйти… Выполни свое предназначение. В конце концов… сценарий написан уже давно.
— Убью… — начиная говорить, он еще не совсем понимал, что собирается сказать. Мысль, молнией пронзившая череп, принадлежала не ему. Будто кто-то прошептал внутри головы: — … «себя»…
— Ты не способен, — ответил голос в пустоте. Демон исчез, растворился в полумраке тамбура, но он все еще ощущал его гангренозное присутствие в воздухе. Спазмы в желудке стали менее интенсивными — во всяком случае, теперь он мог дышать, не захлебываясь от боли.
— Ты — тля. Тля не может убить себя. — Слова падали тягучим гноем.
3
В наступившей тишине Кирилл отчетливо слышал, как тяжело и ритмично стучат колеса. Стук этот отдавался в ушах монотонным гулом — так работало сердце, натужно качая кровь по умирающим венам.
Убить себя! Сейчас, немедленно! Единственный способ остановить… это…
Он старался не думать о том, что произойдет, когда Бог, запертый в глубине его тела, вырвется наружу. Будет ли это означать конец… всего? Исчезнет ли человечество, уступив место иной, омерзительной расе, воплощению хаоса запредельного космоса? Каким будет этот конец? Вспышкой сверхновой или всхлипом? Утихающим шепотом, пылью, уносимой сухим равнодушным ветром? Будет ли так же восходить солнце, когда мир перевернется, или наступит бесконечная тьма, освещаемая тусклым, больным светом гнилой луны? Останется ли время для последнего крика или реальность лопнет как мыльный пузырь?
У него не было на это времени. Он не мог допустить, не мог!
Кирилл застонал и медленно, дрожа всем телом, поднялся сначала на колени, упираясь ладонями в горячий пол, а потом и на ноги. Ему пришлось ухватиться за стену, чтобы не упасть.
За грязным окном сливались в единое темное существо проносящиеся посадки, и редкие дома, и покосившиеся столбы. Он подошел к двери и, не задумываясь более, попытался повернуть ручку. Тщетно — она не поддавалась.
Убить себя сейчас, немедленно! Убить!
Он ринулся в вагон, рванул на себя дверь. Потянуло горячим влажным воздухом. Запахи человеческих тел, нехитрой стряпни, плохого кофе и алкоголя смешались в единый, присущий поездам сильный аромат. Он остановился на секунду, расставив руки для верности, чтобы не упасть.
Убить…
Себя…
…и вдруг прекратил дышать.
Нечто внутри него недовольно заворочалось, забилось. Кинжалы смертельной боли пронзили брюшину.
Убить! Себя!
Все еще не дыша, он постарался сконцентрироваться, абстрагироваться от боли и поймать мысль, призраком затаившуюся за гремящим воплем в голове.
УБИТЬ!
СЕБЯ!
Еще немного…
— Прекратите сомневаться, — голос Кольцова, — Андрей Евгеньевич, не мучьте себя и нас всех, сделайте это! Это — единственный шанс!!!
Еще немного… Пол под его ногами содрогнулся, и ему показалось, что воздух покрылся мельчайшими трещинками.
— Хватит отлынивать! Тебе недостаточно тех смертей, что уже произошли? — Громов, — останови его, в конце концов!
Он заскрежетал зубами. Где-то, на периферии слуха, заливался истошным лаем огромный пес.
— Папочка… Умоляю тебя…
Он зажмурился.
Слова давались тяжело. Что-то отчаянно сопротивлялось внутри.
— Ты… не мой… сын.
