Наши рабочие в Ниневии были народом необузданным, не таким дисциплинированным, как в Уре, и общались мы друг с другом свободно, на равных, но арабы даже в Северном Ираке с уважением относятся к начальству, и управлять ими было не особенно сложно, если не терять бдительность. И всё же начало моего сезона с Кэмпбеллом Томпсоном нельзя назвать благоприятным. Как раз в этом, 1931 году, Англия отменила золотой стандарт, и Си Ти решил урезать рабочим плату. Им и так платили относительно мало — по десять, восемь и шесть пенсов в день кайловщику, землекопу и корзинщику соответственно, и я убеждал начальника не сокращать зарплату ещё больше. Си Ти настаивал, что мы не можем поступить иначе и должны платить всем на два пенса меньше и никакие уговоры с моей стороны не заставят его отступить. И вот в первое утро мы взобрались на вершину холма, встали перед собравшимися рабочими и объявили им, что каждому, кто на нас работает, придётся смириться с уменьшением зарплаты на два пенса. Объявление, естественно, было встречено всеобщим возмущением, если не сказать мятежом. Кэмпбелл Томпсон стал по-арабски объяснять, почему зарплату необходимо уменьшить и что значит отменить золотой стандарт. Увы, его выступление успеха не имело, и вскоре он повернулся ко мне со словами: «Кажется, так мы ни к чему не придём. Попробуйте теперь вы». Моего знания арабского не хватало для рассуждений на столь сложные темы, тем более в этой теме я не разбирался, и на своём родном языке сказал, что ничем не могу помочь. Кроме того, я вовремя заметил, как один из наших достойных кайловщиков с угрожающим видом воздел над моей головой кайло. И всё же, несмотря на эту стычку, мы не отступили от своего плана, и рабочие в конце концов смирились со снижением платы. Не знаю, случались ли подобные сцены раньше и повторялись ли потом, но по этому эпизоду можно судить о твёрдости характера Си Ти.
Должен признаться, работа велась достаточно неорганизованно, и одним из доводов Кэмпбелла Томпсона в спорах с рабочими было то, что им самим нравилось приходить на раскоп, где рабочие могли от души поболтать с товарищами. Раскоп служил для них своеобразным клубом. Кэмпбелл Томпсон устроил так, что сначала выполнял свою задачу кайловщик, потом, разрыхлив участок грунта, он садился, и на его место приходил сначала землекоп, а затем корзинщик. В результате невозможно было определить, кто в тот или иной момент должен работать. Ситуацию усугубляло то, что мы в то время каждый день по мере продвижения работы засыпали за собой раскоп, и нам не удавалось увидеть более или менее длинный участок непрерывной кладки. Было невероятно трудно составлять план. На самом деле работа в Ниневии являлась по большей части широко разрекламированной охотой за табличками, и если ничего стоящего не попадалось, Кэмпбелл Томпсон отправлял корзинщиков поработать на старый отвал Лейарда или Джорджа Смита. Мы непременно брали реванш, находя новые фрагменты огромной куюнджикской библиотеки, к тому моменту уже насчитывавшей двадцать две тысячи табличек. Томпсон был настоящим знатоком этого собрания текстов и в своё время, видимо, объединил многие сотни фрагментов. Томпсон вообще представлял собой любопытную смесь разных талантов и разбирался далеко не только в узкоспециализированной эпиграфике
[45]. Он на любительском уровне интересовался ботаникой, географией и химией и, занимаясь этими предметами, внёс существенный вклад в изучение этих редких направлений в ассириологии. Вдобавок он был опытным чертёжником, мог быстро набросать эскиз и когда-то учился геодезии: в совсем юном возрасте ему довелось работать геодезистом в Судане. Долго он там, правда, не продержался и успеха не добился. Доставив по поручению руководства из Англии новый инструмент, он умудрился уронить его с утёса. Кэмпбелл Томпсон очень любил сэкономить. Он чертил на доске для выпечки, купленной за полкроны на аукционе в Боарс-хилле, а в качестве вешки использовал сучковатую дубовую палку с турецких холмов. Тем не менее, когда Томпсон завершил съёмку местности в Ниневии, его рисунки совпали с фотографиями с воздуха с минимальной погрешностью, не имевшей значения для археологов.
Си Ти отличался спортивным духом. Иногда он боролся с рабочими, и если одерживал победу, то потом часто обвинял противника в том, что тот просто поддаётся начальнику. Он любил пострелять, и мы иногда вместе отправлялись за добычей. Я немножко нервничал, так как один из стволов его ружья двенадцатого калибра погнулся, а скупость не позволяла Си Ти отослать оружие в починку.
Зимой иногда было непросто решить, выходить ли на работу в дождь. Рабочие жили на расстоянии нескольких миль от раскопа, и если они добирались до нас, а работы не было, мы должны были заплатить им за часть дня. Поэтому нам приходилось в полной темноте, по крайней мере за час до рассвета, определяться, пробуем ли мы продолжать работу в этот день. Мы устраивали совещание на крыше дома и, придя к тому или иному решению, передавали с помощью фонаря соответствующий сигнал сторожу, находившемуся на вершине холма в миле от нас. Иногда нам приходилось ждать какое-то время, пока с вершины Куюнджика придёт ответный сигнал. Мы подозревали, что сообщение передаёт не сам сторож, а его жена, периодически сопровождаемая собакой по кличке Вашо.
С приближением зимы нам приходилось закупать дрова для обогрева дома. К счастью, у нас в столовой был камин. Задача была непростой, и Си Ти приспособился подстерегать караваны курдов, перевозившие на ослах дрова с далёких холмов. Иногда он шёл за ними от Куюнджика до самого мосульского моста, стараясь купить дров подешевле, и надеялся заключить максимально выгодную сделку, предложив приемлемую цену до того, как они доберутся до моста, где взимались таможенные пошлины и муниципальные взносы. Той зимой, когда я работал в экспедиции ассистентом, цены зашкаливали, потому что дров страшно не хватало, и Кэмпбеллу Томпсону никак не удавалось договориться на приемлемую сумму. Однажды, когда мой руководитель был на вершине холма, а я работал дома, Барбара Кэмпбелл Томпсон и моя жена выследили караван и потребовали побежать за ним и купить дров, сколько бы они ни стоили. Я так сделал и довольно быстро договорился о цене. Я ждал прибытия Кэмпбелла Томпсона с некоторой тревогой, но он испытал ещё большее облегчение, чем я, обнаружив, что мне удалось добыть необходимый товар. Раз торговцы облапошили не его самого, а самонадеянного юнца, он готов был с этим смириться и воспринял новости с улыбкой.
Кэмпбелл Томпсон, хоть и был скуп, мог иногда проявить исключительную щедрость. Много раз, когда на вершину холма заезжал торговец сладостями, он угощал халвой всех, кто трудился на раскопе. Барбара возмущалась, видя подобную расточительность, и утверждала, что он не поступил бы так ради своих собственных детей. Кроме того, Кэмпбелл Томпсон был гостеприимным хозяином и держал хороший стол. Мы даже содержали в саду небольшое стадо индеек, очень вкусных, и часто выбивались из сил, разнимая дерущихся птиц. Один или два раза мы принимали у себя на Неби Юнусе нашего землевладельца, пожилого джентльмена по имени Шериф Дабагх, с которым мы были в дружеских отношениях. Я с удивлением заметил, что в таких случаях наш слуга немедленно направлялся в дом к землевладельцу, позаимствовать там всю посуду и столовое серебро, так как наша посуда была недостаточно хороша. Впрочем, никто против этого не возражал. Наш дом отличался скромной обстановкой, и когда Агата заявила, что хочет поехать на базар и купить стол, чтобы печатать на нём свою новую книгу. Си Ти счёл эту идею в высшей степени экстравагантной. Стол обошёлся Агате в три фунта. Си Ти цена показалась непомерно высокой. Он не мог понять, почему Агата не могла поставить пишущую машинку на обычный деревянный ящик. На этом столе Агата написала «Смерть лорда Эджвера».
