Кэмпбелл Томпсон во время своих прогулок по окрестностям находил подобную керамику на телле Арпачия, в четырёх милях к востоку от Ниневии. Кроме того, пока шли раскопки, наши рабочие приносили с Арпачии её образцы, показывая, что они в точности совпадают с нашими. Именно это открытие в конце концов побудило меня начать раскопки самой Арпачии. О них я вкратце расскажу в следующей главе.
О самом глубоком слое, ниневийском первом, говорить почти нечего. Мы продолжали копать, пока не достигли нетронутой глины, и там, на небольшой площади, примерно, как я уже говорил, двенадцать на двенадцать футов, нашли древнейшие образцы керамики Северной Ассирии — очень простую и грубо сделанную посуду и несколько оттисков исключительно с отпечатками верёвок. Керамику подобного типа находили на многих других теллях, и мне остаётся только упомянуть, что культурные слои, с которыми мы работали, относились к тому же периоду, что и хорошо известный телль Хассуна, раскопанный Сетоном Ллойдом и Фуадом Сафаром. Истоки этого периода были исследованы в последние несколько лет при раскопках поселения на северо-западе Ирака, а конкретно — Умм-дабагии, Дианой Хельбек. Она подробным образом изучила ранний этап той же последовательности культур и нашла группу первобытных домов далеко в степях, в местности, изобилующей дичью. Судя по всему, именно туда мигрировали древние племена для добычи шкуры и мяса, необходимых жителям более крупных поселений, расположенных к востоку, которые, таким образом, могли набить свои кладовые мясом, в основном газелей и онагров.
Добраться до дна такого глубокого шурфа было непростой задачей, и мы все, кроме рабочих, испытали счастье, выйдя оттуда живыми. Те были от работы в полном восторге и считали её абсолютно безопасной. Томпсон, помню, думал, что мне будет очень сложно найти добровольцев для продолжения раскопок, так как, естественно, по мере углубления шурфа количество человек на дне уменьшалось. Он считал, рабочие предпочтут отправиться на более выгодные раскопки ассирийских слоёв, где им полагался бакшиш за каждую найденную надпись и за самый крошечный фрагмент таблички, но я стал давать вознаграждение за каждый крашеный черепок. Рабочие смотрели во все глаза, чтобы ничего не пропустить, задача приобрела для них дополнительный интерес, и они трудились с большим удовольствием. У меня, таким образом, никогда не было проблем с тем, чтобы найти добровольцев для завершения работ. Мы вспоминаем наш шурф с гордостью и считаем его своим большим достижением. Этот шурф — точно самое глубокое зондирование из всех, проведённых в Западной Азии. Ничего подобного раньше не делали и вряд ли сделают когда-нибудь ещё. Конечно, наш шурф имел ограниченную площадь и наши архитектурные находки ограничились несколькими фрагментами, но среди них попадались случайные фрагменты стен из ила, гальки и тростника, что лишний раз подтвердило нашу датировку, успешно, как я думаю, прошедшую испытание временем.
После завершения раскопок в Ниневии Кэмпбелл Томпсон не собирался больше возвращаться на Восток, и наше сотрудничество на этом закончилось, но он всю свою жизнь оставался моим хорошим другом, и я получил огромное удовольствие от нашего совместного сезона. Си Ти не был высокопрофессиональным археологом в отличие от Вулли, но он был человеком твёрдых викторианских принципов, ценил дружбу и обладал весёлым нравом. Будучи человеком разнообразных интересов, он предпринял попытку расшифровать хеттские иероглифы и достиг в этом деле некоторых результатов, по достоинству оценённых Р. Д. Барнеттом
[50]. Кэмпбелла Томпсона переполняли интересные идеи. Именно он предположил, что после 640 года до н. э. ассирийское правительство могло перебраться на север, в Харран. Подобная версия более чем вероятна, так как «Анналы» Ашшурбанипала после этого времени практически не велись. Именно туда они удалились после последней битвы с мидийцами. Эта теория и сейчас заслуживает внимания.
За заслуги в области востоковедения Кэмпбелл Томпсон получил место в Мертон-Колледже Оксфордского университета, но почти не принимал участия в заседаниях из-за упрямства и бескомпромиссности в спорах. «От меня никакого толка en comité
[51]», — говорил он и старался не тратить времени на «бессмысленные нововведения». Думаю, Си Ти был самым экономным человеком на земле: ему удалось провести раскопки в Ниневии всего за тысячу семьсот фунтов. По окончании сезона он вернул сдачу сэру Чарльзу Гайду, владельцу газеты «Бирмингем пост», державшему конюшню, а заодно содержавшему раскопки. Сдача, добросовестно возвращённая этому меценату, составила одиннадцать пенсов.
Глава 5. Арпачия
В 1932 году я был готов руководить своей собственной экспедицией. Мне нравилось работать на других, но перспектива проводить раскопки самостоятельно, ни от кого не зависеть доставляла огромную радость: я никогда не уклонялся от ответственности. Правда, мне предстояло найти спонсоров, а это поначалу непросто. Я вечно буду благодарен тем, кто в меня поверил: довольно рискованно доверять молодому человеку двадцати восьми лет новое дело, требующее денежных затрат.
Вначале я обратился в Британский музей, директором которого был тогда сэр Джордж Хилл. Помню свою радость, когда он сказал, что попечители готовы пойти на риск и спонсировать мои раскопки. Ничуть не меньше я благодарен сэру Эдгару Бонэм Картеру, в то время председателю Британской школы археологии в Ираке. Он рискнул шестью сотнями фунтов — солидной по тем временам суммой денег. Также я по гроб жизни обязан ещё одному хорошему другу, сэру Эдварду Килингу, энергичному и преданному секретарю школы. Невероятно, но всё мероприятие, включая публикацию материалов, обошлось нам в две тысячи фунтов и полностью оправдало вложения: не прошло и шести месяцев с момента завершения раскопок, как отчёт о них опубликовали во втором томе журнала «Ирак», а это своего рода подвиг.
В состав экспедиции входило всего три человека: начиная с Ниневии, моя жена Агата сопровождала меня во всех без исключения раскопках на Востоке; также к нам присоединился Джон Роуз, мой друг, служивший архитектором в Уре. Помню, уговаривая Джона поехать с нами, я обещал, что это будет прекрасный отдых. Он долго припоминал мне эти слова. Думаю, нигде, даже в Уре, нам не приходилось работать больше, а Джон почти не поднимал глаз от чертёжной доски, но мы получили удовольствие от нашей небольшой экспедиции.
В то время багдадским директором по древностям был немец, Юлиус Йордан
[52]. Нам не составило труда получить у него разрешение на раскопки телля, но в политическом смысле он оказался нашим врагом: Йордан, наёмный нацистский агент, делал всё, что мог, для подрыва британского влияния в Ираке. Несмотря на это, как личность Йордан в высшей степени очаровывал: яростный антисемит, но при этом прекрасный музыкант и тонко чувствующая натура. Казалось невероятным, что такой интеллигентный человек с художественным вкусом мог поддаться новому гитлеровскому режиму.
