Я очень хорошо помню своё первое заседание. Помню, как лорд Хэнки произнёс: «А что по этому поводу могут сказать военно-воздушные силы?» Все взгляды обратились к моему концу стола, и в них явственно читалось удивление тем обстоятельством, что человек с таким скромным количеством нашивок оказался единственным присутствующим экспертом от ВВС. Обсуждался вопрос оборудования эскадрильи «Томагавков», американских истребителей, которые мы передавали русским, и о том, какое для них полагалось вооружение. Я получил весьма поверхностный инструктаж и совершенно растерялся, хотя и отчаянно зубрил материал перед заседанием. Меня выручил какой-то добрый генерал. Возвращаясь к Стивену Глэнвилю, я чувствовал, что похвастаться перед ним мне нечем. Каково же было моё удивление, когда любезный лорд Хэнки, постоянно загруженный работой, тем не менее нашёл время написать в мой департамент, что офицер, представлявший ВВС, неплохо справился с поручением. Я был тронут и удивлён этим щедрым и предупредительным жестом.
Мой первый год в военно-воздушных силах, 1942 год, был насыщенным, интересным и часто забавным. Мы с Агатой тогда жили в Хэмпстеде, в квартире на Лон-роуд, и мне приходилось часто добираться домой на свой страх и риск в разгар первых бомбёжек. Однажды я шёл по Стрэнду во время жестокого воздушного налёта. Бомбы падали на землю дождём, многие здания горели. Я был удивлён, увидев, что один безмятежный полицейский нашёл укрытие на входе в магазин, между двумя стеклянными окнами. Тогда ещё никто не относился к налётам серьёзно. Когда я шёл на работу на следующее утро, вся дорога была усыпана мусором, в том числе бумагой — документами из разрушенного банка, причём в основном налоговыми декларациями; ни одной купюры я не заметил. Все были поражены, когда я явился в офис. Дело в том, что мой пессимистично настроенный коллега успел всем сообщить, что накануне я отправился домой под градом бомб и наверняка был убит. Это был не первый случай, когда поступало сообщение о моей смерти, а я оказывался жив.
Я уже проработал в министерстве около двенадцати месяцев, когда наше управление попросили выделить двух офицеров для поездки на Средний Восток. Требовалось открыть филиал Управления по союзническим и иностранным связям в Каире. Когда Глэнвиль спросил меня и ещё одного нашего сотрудника, не хотим ли мы взять на себя эту роль, мы немедленно согласились. Нам обоим не терпелось оказаться ближе к центру событий и увидеть в действии наших союзников в Северной Африке. Мне присвоили звание майора авиации, и я отбыл в Каир, чтобы присоединиться к штабу Королевских военно-воздушных сил на Среднем Востоке. Но перед тем, как продолжить повествование, я должен отдать должное человеку, которого покидал, — Стивену Глэнвилю.
Карьера Стивена складывалась для него весьма характерно. Он так и не нашёл времени глубоко изучить свой предмет и неважно учился в университете, но при этом ему без вопросов дали пост профессора египтологии в Университетском колледже Лондона, и он блестяще проявил себя на новом посту. Широта интересов не позволяла ему заслужить авторитет в какой-то конкретной области науки, и, по правде говоря, люди и гуманитарные науки интересовали его гораздо больше, чем египтология. Когда Стивен узнал, что одна знакомая, мисс Пью, пишет книгу по оптике, он просто обязан был всё за неё переписать. Это был единственный человек, которому удалось убедить Агату изменить финал книги, совершенно, как она потом утверждала, против её воли. Первоначальный финал был гораздо драматичнее. Речь идёт о романе, действие которого разворачивается в Древнем Египте — «Смерть приходит в конце». Стивен вовсю наслаждался жизнью и никогда не отказывался от нового опыта, будь это спиритический сеанс или раскопки в Египте.
Были у Стивена и враги, и он не тратил времени на тех, с кем ему было не по пути, но для друзей был готов на всё и никогда не увиливал от решения чужих проблем. Охотно помогая друзьям улаживать семейные конфликты, он часто обнаруживал, что полностью сочувствует как одной, так и другой стороне и пользуется их безграничным доверием.
После четырёх или пяти лет работы в Королевском колледже Кембриджа его, несмотря на плохие успехи во время учёбы, единогласно выбрали на пост ректора. Когда он умер, весь колледж, начиная от заслуженных профессоров и заканчивая последним уборщиком, погрузился в траур.
Моей задачей в Каире было поддержание эффективных рабочих связей с чешскими, польскими и свободными французскими авиационными частями. Польские ВВС вызывали у меня безграничное восхищение. Из всех подразделений Королевских военно-воздушных сил их эскадрилья была самой умелой и отважной. Они сыграли решающую роль в Битве за Британию, и нам несказанно повезло, что бравые польские лётчики с боем добрались до нашей страны, считая нас последней надеждой на свободную Европу. Если бы мы проиграли эту решающую битву в сороковом году, Британия и сама была бы во власти Гитлера. Будем же помнить, что каждый двенадцатый пилот в этом эпическом сражении был поляком.
Многие из моих знакомых поляков были достойнейшими людьми, солью земли, а их дисциплина вызывала восхищение. Один из моих польских друзей, капитан авиации, сказал мне как-то: «Возьми завтра увольнительную на двадцать четыре часа. Я приглашаю тебя на ужин». Я спросил, почему нельзя прийти на ужин без увольнительной, и он объяснил мне, что к концу трапезы все присутствующие будут пьяны в стельку и что того, кто не успеет протрезветь перед службой, ждёт военный трибунал и казнь. Действительно, в Дартмуте, где пьяная ватага польских моряков окружила однажды полицейский участок, поговаривали, что на следующий день в море были не одни похороны. Должен признать, что я не пил ничего лучше самогонки, которой угощали поляки, и я скоро понял, что не стоит приходить на польский ужин, предварительно плотно не подкрепившись. Тот же самый офицер, который приглашал меня на эти застолья, сказал мне при прощании: «Ты был мне хорошим другом, и я хочу за это дать тебе совет. Если тебя посадят в тюрьму, постарайся, чтобы это была манчестерская тюрьма. Там кормят лучше, чем в любой другой тюрьме в Англии». Разумеется, всё это я сейчас говорю шутя и специально представляю поляков с забавной стороны. На самом деле, как я уже говорил, многие из них были прекрасными людьми, чувствительными (приходилось соблюдать осторожность, чтобы не обидеть их специально или ненароком), трудолюбивыми и выносливыми, и таких очаровательных и весёлых друзей ещё надо поискать. Мне рассказывали об одном водителе трамвая из Варшавы, который, несмотря на шестидесятилетний возраст, устроился перегонщиком самолётов в Северной Африке, садился и тут же взлетал снова. Это были самоотверженные люди. Насколько я знаю, после войны где-то полмиллиона-миллион поляков получили британское гражданство за заслуги перед Короной. Думаю, наша страна не знала более достойных граждан. Когда мне случается встретить поляка, я сразу проникаюсь к нему расположением.
Вы спросите меня, каково было участие союзников — поляков, чехов, «свободных французов» и греков — в наших сражениях и стоила ли эта помощь всех жертв с их и с нашей стороны. Совершенно очевидно, что их эскадрильи сильно проигрывали по размерам нашему военно-воздушному флоту и составляли лишь малую часть общего целого, но их поддержка была неоценима. Они пришли нам на помощь, все, как один, в наш самый трудный час, когда все вокруг верили, что мы, совершенно не подготовленные к войне, падём жертвой ужасной нацистской тирании и гитлеровской Германии. Наши друзья пришли, несмотря ни на что, и стали для нас лучом света, бесценной моральной поддержкой. Более того, этим своим шагом они показали остальным странам, что многие ещё готовы сражаться с врагом и что захваченные государства ещё не совсем побеждены. Мы должны быть вечно благодарны всем этим людям, которые, кто руководствуясь патриотическими, а кто личными мотивами, приняли это важное решение в отчаянно тяжёлый для них и для нас момент.
