Во время визита шейха я слетал на самолёте проверить спорные источники и, попросив его задержаться в Триполи ещё на одно утро, сказал, что полностью удовлетворён и не заметил никаких нарушений. Это были последние дни британской «империи», когда наши указы ещё соблюдались.
Примерно через год меня выслали из Хона, и я покинул его с сожалением, потому что там у меня уже было много друзей. Но всё-таки жизнь там была довольно одинокой и мне не хватало общения на родном языке. Я был рад, что моим преемником стал один из моих друзей, капитан Фрэнклин Гарднер, весьма сочувствующий арабам человек. Не сомневаюсь, что именно по настоянию Фрэнклина главную площадь Хона назвали в мою честь — «Майдан Милван». Вскоре, правда, власть сменилась, и это название ушло в прошлое.
Я уже не служил в Хоне, когда город оказался в серьёзной опасности: там нашли нефть, однако, наверное, к счастью, проверка показала, что бурить там скважины невыгодно и что единственное месторождение, которое имело бы смысл разрабатывать, находится в окрестностях Себхи, в регионе Феззан. Оттуда стали качать нефть на побережье. Разумеется, обогащение Ливии в результате интенсивного бурения не могло не затронуть жизнь когда-то простых и безыскусных жителей Хона, Сокны и Ваддана. Население стало стягиваться в крупные города на побережье, и сейчас оазисы практически заброшены. «Aurum irrepertum sic melius situm» («Невыкачанная нефть — самая лучшая»), как сказал бы сегодня Гораций.
После отъезда из Хона в 1943 году меня временно направили в прибрежный город Мисурату, где я замещал на посту бывшего в отпуске полковника Оултона. После аскетичной жизни в Хоне было приятно оказаться в сравнительно цивилизованном городе, но я с трудом выносил бумажную работу, необходимую для функционирования большой и сложно устроенной административной структуры. Особенно мне запомнился один пикантный эпизод. Сын лорда Гоури, бывшего генерал-губернатора Австралии, пал в бою и был похоронен на военном кладбище, расположенном на побережье, в миле или двух от Мисураты. Отец пожелал иметь фотографию могилы сына, и это дело было поручено капралу из Триполи. На беду, капрал обнаружил, что с многих могил кто-то убрал деревянные кресты, и сообщил в Триполи, что могилы осквернены. Новости дошли до ушей фельдмаршала Джамбо Уилсона, главнокомандующего в Каире. Фельдмаршал приказал немедленно найти и наказать виновных и представить отчёт в течение сорока восьми часов. Бригадир Трэверс Блэкли был тогда главным в Триполи, и мне без лишних церемоний приказали во всём разобраться и представить доказательства, что я принял эффективные и должные меры.
Съездив на кладбище, я убедился, что некоторые деревянные кресты действительно исчезли, но не заметил ничего, что могло бы считаться осквернением могил. Дело в том, что племенам, кочующим в этих местах, отчаянно не хватало дров. Всё до последней веточки унесли с собой разнообразные армейские подразделения, которые останавливались здесь, отправляясь на битву или возвращаясь с неё, и, в частности, Пятая индийская дивизия. Это совершенно не удивительно, потому что сражаться им приходилось по страшному холоду, и часто им не хватало топлива на ночь. Они даже сняли деревянные двери с пустующих домов и срубили деревья, все до единого. Бедные местные жители остались совершенно без топлива. Я уверен, что, снимая кресты с могил, они не отдавали себе отчёта в том, что делают что-то дурное. Вряд ли они были знакомы с христианской традицией погребения.
Тем не менее я понимал, что подобным преступлениям следует положить конец. Убедившись в том, что пастбища в этой части муниципалитета Мисурата принадлежат двум определённым племенам, владеющим верблюдами, я вызвал шейхов этих племён к себе в офис.
Мы устроили заседание, на котором, кроме шейхов, были шесть британских офицеров — сколько мне удалось собрать, — и в присутствии выдающегося ливийца, Садика Мунтассера, который был нашим советником, а много лет спустя служил послом Ливии в Вашингтоне, я выступил с торжественной речью. «Вам следует знать, — сказал я, — что храбрый сын одного из выдающихся сынов Англии пал в бою и покоится на военном кладбище у моря, у границы Мисураты. Крест с его могилы, как и другие кресты, был, несомненно, унесён вашими соплеменниками, а вы знаете, что Коран, по слову вашего Пророка, запрещает осквернять любые захоронения». В зале раздался согласный ропот. «Я торжественно заявляю в присутствии всех этих офицеров, что отныне вы сами будете следить за тем, чтобы в вашем муниципалитете не совершались подобные преступления. Оба ваших племени заплатят мне коллективный штраф в размере одного миллиона лир в семидневный срок. В противном случае вас ждёт серьёзное наказание». Шейхи, пристыженные, покинули мой офис.
Я стал ждать, чем же кончится дело, а тем временем официальные лица позвонили из Триполи узнать, что я предпринял. Выслушав мой отчёт, они запаниковали. «Что вы станете делать, если они не заплатят?» — «Я подумал об этом, — ответил я. — Нет ничего проще. Мясо в муниципалитете сейчас в большом дефиците и так дорого стоит, что за одного верблюда дают полмиллиона лир. Я могу поехать к племенам и изъять двух верблюдов». Этого не потребовалось. Через четыре дня миллион лир — в основном в перепачканных банкнотах — был у нас в офисе, и ещё несколько дней нам понадобилось, чтобы его пересчитать. Я встроил в стену сейф и запер всё там. Когда прошло шесть месяцев, а новых нарушений не случилось, я вернул деньги назад. Уже позже я узнал, что шейхи, никогда раньше не слышавшие о коллективных штрафах, решили, что это отличный способ добывать деньги, и мне стоило некоторых усилий убедить их, что не стоит это делать по собственному почину.
Проведя несколько месяцев в Мисурате, я получил должность советника по арабским вопросам в Триполитании, сменив на этом посту майора Кеннеди Шоу, ранее служившего в Группе дальней разведки пустыни. Отслужив пять лет за границей, майор наконец-то возвращался домой. Следующий год я провёл среди администрации высшего звена и в итоге был назначен заместителем главного секретаря, получив звание подполковника авиации.
Работа, которую я выполнял в Триполи, позволила мне взглянуть на страну в целом, но всё же мне больше нравилось вести дела в провинциях в более скромном качестве. На новом посту мне не хватало кочевников, мелких землевладельцев, крестьян, бесхитростных сельских жителей. Вначале, когда британцы только пришли в эти места, в наших отношениях с местными жителями был настоящий «медовый месяц». Нас считали освободителями: мы прогнали ненавистных итальянских «империалистов», руководивших страной с 1911 года, после того как в свою очередь вытеснили турок-османов.
Говоря о наших предшественниках, сложно вынести им справедливый приговор. Итальянцы много сделали для страны: наладили управление, занимались развитием Триполи и других, менее крупных городов, налаживали торговлю в относительно непривлекательном в этом смысле районе Африки. В то время здесь ещё не нашли нефть, и не было никаких надежд на радикальное улучшение экономической ситуации. Прекрасно это понимая, итальянцы не жалели сил на поддержку сельского хозяйства и бурили артезианские скважины. Они развели множество новых садов и увеличили производство оливкового масла, следили за состоянием пальмовых рощ и предотвратили сокращение численности пальм, ограничив производство «легби». «Легби» — это алкогольный напиток, получаемый в результате брожения сока пальмы, а сбор сока иногда приводит к гибели деревьев.
