Я с большой личной симпатией относился к Айлмеру Макартни, который после моего назначения стал мне добрым наставником. Айлмер весьма успешно занимался редкой областью науки — историей Венгрии. Порой он бывал сварливым и упрямым, но, как мне всегда казалось, обычно мыслил здраво. Макартни был сильно увлечён своей узкой областью знаний и с пренебрежением относился к тем, кого считал фальшивыми учёными.
Ян Ричмонд, профессор археологии Римской империи, был моим единственным коллегой из родственной области науки. Его смерть в сравнительно раннем возрасте стала настоящей трагедией. Сколько полезных и интересных трудов он мог бы ещё написать! Ян был добрым, сердечным человеком и прекрасным товарищем, как и другой мой коллега, выдающийся историк Эрнест Якоб, верой и правдой служивший колледжу на протяжении сорока лет. Я был горд, что перед смертью он назвал меня своим лучшим другом, возможно, потому что в последние месяцы его жизни я старался уделять ему столько внимания, сколько мог. Было в нём что-то от старинного сельского Оксфорда, некий дух, проникший в него, когда он юношей бродил здесь по церквям и деревням.
Другим моим добрым товарищем был известный историк А. Л. Роуз, для которого все персонажи шекспировской сцены были как живые. В беседе он мог волшебным образом вызвать к жизни бытовые сцены далёкого прошлого, населить комнату давно ушедшими людьми.
В этом году колледж поступил очень мудро, избрав ректором знаменитого юриста Патрика Нейла, королевского адвоката, человека обаятельного и здравомыслящего. Не сомневаюсь, что он станет надёжной поддержкой для колледжа в трудные времена. Теперь в квартире ректора разместилась большая семья Нейла, в том числе и его очаровательная и остроумная жена.
Последним среди названных, но никак не в жизни, стал выдающийся востоковед Робин Цехнер, профессор восточных религий и этики. Вряд ли был человек, более достойный занять этот пост, требующий от кандидата таких качеств, как стройность мыслей и интерес ко всем религиям. Цехнер был совершенно не согласен со своим назначением, и это признание чуть не стоило ему должности, когда дело дошло до продления срока.
Робину Цехнеру прекрасно давались редкие языки, как древние, так и современные. Санскрит и фарси он знал прекрасно. Своим лёгким, завораживающим слогом он написал бесчисленное множество книг, в основном о религии; многие из них стали бестселлерами и были переведены на целый ряд языков. Правда, он тяготел к многословию и иногда начинал повторяться. Робина глубоко занимала тема добра и зла, и он с готовностью брался рассматривать самые причудливые темы. Свет горел в его окнах до глубокой ночи: он часто сидел допоздна, погружённый в свою работу, нередко в компании бутылки, которая только усугубляла особенности его забавного характера, что доставляло его друзьям немало весёлых минут. Однажды ночью коллеги услышали шум и решили, что это грабитель. Кто-то уже собирался вызвать полицию, но тут выяснилось, что причиной всеобщей тревоги стал Цехнер: он висел в полутьме на стропилах, словно летучая мышь.
В другой раз, посещая Британский институт персидских исследований в Тегеране, он явился домой под утро в состоянии алкогольного опьянения, не смог попасть ключом в замочную скважину и улёгся спать прямо в канаву, проходившую возле здания. На рассвете подул холодный ветер и вывел его из оцепенения. К тому моменту он уже достаточно пришёл в себя, чтобы позвать швейцара, и смог открыть внешнюю дверь, но с внутренней дверью не справился и не придумал ничего лучшего, как выбить кулаком стеклянную панель. Затем Робин снова лёг спать, на этот раз весь в крови, но больше никому своей эскападой он вреда не причинил и возместил ущерб из своего кармана.
Я рассказываю все эти истории без тени сомнения, так как считаю, что подобные эпизоды делают жизнь интереснее. Мне никогда не нравились воплощения добродетели. Комичные и эксцентричные учёные вроде Робина Цехнера делают мир лучше. В глубине души он был человеком очень серьёзным, но предпочитал общаться в шутливой манере и редко участвовал в обсуждении на собраниях. Он обратился в католичество и был счастлив в своей вере. Возможно, годы злоупотребления алкоголем и сократили его дни, но Робин умер в солидном возрасте и успел завершить основные дела своей жизни. Смерть настигла его, когда он возвращался в колледж после мессы. Блаженный конец: он умер в состоянии благодати.
Колледж Всех Душ был объектом зависти для других колледжей университета, в какой-то степени из-за своего привилегированного положения: в его стенах не было студентов, и при этом он поставлял больше университетского руководства, чем все остальные колледжи. Я считаю, что он был совершенно несправедливо раскритикован в отчёте Фрэнкса, и самым несправедливым считаю обвинение, что мы, мол, уклоняемся от преподавания. Это не так. В наших стенах проходит не меньше занятий, чем во многих других колледжах. Наше средневековое здание отличается тесной планировкой и не предназначено для размещения большого количества людей. В принципе, мне кажется, что в каждом университете должно быть одно или несколько подразделений, отклоняющихся от нормы, и Колледж Всех Душ был прекрасной аномалией, столь же живописный сегодня, как и в былые годы. Сидя в своих комнатах в Старом прямоугольнике, построенном в начале XV века, когда был основан сам колледж, я думал, занимал ли их кто-нибудь из профессоров, которых, судя по записям, приняли сюда в 1453 году. Еще я гадал, как быстро известие о падении Константинополя достигло неверных в Оксфорде и как это событие повлияло на университет.
За два года до избрания в колледж я начал получать почести, связанные с завершением работы в Нимруде, — почести, которые я бы с радостью разделил со своими многочисленными преданными помощниками, принявшими участие в раскопках и в подготовке публикации. Сначала в 1960 году я стал Командором Британской империи, а в 1968 году был удостоен рыцарского титула. Я был очень рад: таким образом титул получала и моя дорогая Агата. Сама она была удостоена титула Дамы в 1971 году, став Командором в 1956 году. Это были очень приятные новости.
Академические звания тоже не заставили себя ждать. Я был избран в Британскую академию в 1955 году, а со временем стал и plein membre
[100] Академии надписей и изящной словесности. Это — редкая честь, таким образом я получил титул члена Института Франции и право участвовать во всём, что происходит в этом внушительном здании у моста Искусств. Это звание обрадовало бы мою мать-парижанку больше, чем все прочие почести. Жаль, что она не дожила до этого момента. Мне доставило радость и моё последующее избрание членом Королевской датской академии, старинной и благородной организации. Я воздержусь от перечисления остальных щедрых академических почестей, но должен упомянуть три медали, получение которых доставило мне особенное удовольствие. Одну из них, американскую, золотую медаль Люси Вортон Дрексель, я получил от Университета Пенсильвании; другую — от Королевского общества Центральной Азии; а в 1976 году удостоился первой медали памяти Гертруды Белл от Британской школы археологии в Ираке «за выдающиеся заслуги перед археологией Месопотамии». Часто мне кажется, что все эти награды на самом деле свидетельствуют о великодушии моих друзей-археологов, которые с большим терпением и без обид выслушивали мои замечания, порой строгие и брюзгливые. Думаю, они понимали, что моё отношение к ним основано не только на признательности, но также на любви и уважении. Нам гораздо важнее, что люди сделали, а не то, что они оставили несделанным. И в завершение я хотел бы упомянуть, как приятно мне было стать почётным профессором моего старого Нового колледжа, а также, после выхода на пенсию, почётным профессором Колледжа Всех Душ.
