Я достал из наплечной кобуры пистолет, к сожалению не тот, что был при мне прошлым вечером, – не люблю терять оружие, – вытряхнул на ладонь обойму, снова загнал ее в рукоятку, проверил предохранитель и вернул пистолет на место.
На индейца это произвело не больше впечатления, чем если бы я потер шею.
– Моя иметь машина, – сказал он. – Большой машина. Фу.
– Какая досада. А вот мне большие машины разонравились. Однако поехали.
Я запер дверь, и мы вышли. В лифте ароматы ощущались еще сильнее. Это заметил даже лифтер.
Большой машиной оказался светло-коричневый «линкольн», не новый, но в хорошем состоянии, с цыганской шторкой из стеклянных бус на заднем окне. Он резво покатился вниз, мимо сияющей зеленью площадки для игры в поло, взлетел вверх по дальней стороне каньона, после чего смуглый, похожий на иностранца шофер свернул на узкую бетонку, светлой лентой уходящую вверх, почти так же круто, как ступеньки к дому Линдли Пола, но не так прямо. Мы уже выехали за город, проскочили Уэствуд и приближались к Брентвуд-Хайтс.
За окном промелькнули две апельсиновые рощи – причуда какого-то богача, поскольку, вообще-то, апельсины в здешних местах не выращивают, – и несколько домишек, вжатых в склон холмов и напоминающих барельефы.
Потом дома кончились, остались только выжженные склоны да бетонная лента дороги; слева – отвесный обрыв в тенистую прохладу безымянного каньона, справа – прокаленная глинистая стена, за край которой с упрямством заигравшихся и отказывающихся идти спать детишек цеплялись какие-то стойкие цветы.
Картина впереди не менялась: те же две спины, одна – худая, в габардине, с загорелой шеей, черными волосами и фуражкой с козырьком на них, другая – широкая, неопрятная, в старом коричневом костюме, с толстой индейской шеей и тяжелой головой, а на голове ветхая замасленная шляпа с торчащей из-под нее лентой.
Резкий поворот, из-под колес полетела щебенка, и «линкольн», прорвавшись через распахнутые ворота, полетел по крутой дорожке, обсаженной с обеих сторон не в меру разросшимися розовыми геранями. В конце дорожки верхушку холма венчало орлиное гнездо, сооружение из стекла и хрома, с оштукатуренными стенами, модернистское, как флюороскоп, и одинокое, как маяк.
Машина повернула и остановилась у глухой белой стены с черной дверью. Индеец вышел и свирепо взглянул на меня. Я вылез, прижав пистолет левой рукой к боку.
Черная дверь в белой стене медленно открылась изнутри, и за ней обнаружился длинный узкий коридор. На потолке горела лампочка.
– Ха. Входи, вождь, – сказал индеец.
– После вас, мистер Сбор.
Он вошел, хмурясь, я последовал за ним, а черная дверь бесшумно закрылась за нами. Фокусы для впечатлительных клиентов. В конце узкого коридора нас ожидала кабина лифта. Пришлось разделить ее с индейцем. Поднимались медленно, под тихое урчание и мягкое гудение мотора. Кабина остановилась, дверца беззвучно открылась.
Я вышел, а лифт двинулся вниз, унося с собой индейца. Комната была круглая и почти целиком состояла из окон. Плотно сдвинутые шторы на некоторых из них защищали от яркого послеполуденного света. Пол устилали подобранные в нежных тонах старые персидские ковры. Был еще резной письменный стол, перекочевавший сюда, возможно, из церкви. Сидевшая за столом женщина улыбалась мне черствой, натянутой, блеклой улыбкой, которая при малейшем прикосновении могла бы рассыпаться, как пересохшая пудра.
У нее были гладкие, завитые кольцами черные волосы и темное азиатское лицо, в ушах – жемчужные сережки, на пальцах – большие недорогие перстни с камнями, среди которых я узнал лунный камень и четырехугольный изумруд, выглядевший таким же подлинным, как восточный браслет в «центовке».
– А, мистир Далмас, как хорошо, что вы пришли. Сукесян будит рад.
– Спасибо. – Я достал из бумажника новенькую стодолларовую бумажку и положил на стол перед ее смуглыми, вспыхивающими бликами пальцами; женщина не дотронулась до денег и даже не взглянула на них. – Это моя вечеринка, но за внимание благодарю.
Удерживая на губах улыбку, она медленно поднялась и вышла из-за стола в облегающем «русалочьем» платье, демонстрируя хорошую фигуру, если, конечно, вам по вкусу тот тип женщин, у которых размер ниже талии вчетверо больше того, что над ней.
– Я вас провожу.
Она прошла к узкому простенку, единственному в комнате, почти целиком состоящей из окон и шахты лифта, и открыла дверь, мягкий свет за которой никак не походил на естественный дневной. Я поправил кобуру под мышкой и вошел.
Дверь у меня за спиной закрылась. Комната была восьмиугольная, задрапированная черным бархатом, без окон, с высоким черным потолком. В центре ее, на черном ковре, стоял белый восьмиугольный стол, а вокруг него табуреты, представлявшие собой уменьшенные копии стола. Еще один стул стоял у затянутой бархатом стены. На белом столе лежал на черной подставке большой молочно-белый светящийся шар. Больше в комнате не было ничего.
Секунд пятнадцать я стоял со смутным ощущением, что за мной наблюдают. Потом бархатная драпировка раздвинулась, в комнату вошел человек и, пройдя прямо к столу, опустился на табурет. И лишь затем он посмотрел на меня.
– Сядьте, пожалуйста, напротив. Постарайтесь без необходимости не курить, не ходить и не суетиться. А теперь – чем могу быть полезен?
5. Сукесян. Психотерапевт
Это был высокий мужчина, прямой, как стальной прут, с самыми черными глазами и самыми тонкими и бесцветными волосами, которые мне доводилось видеть. Лет ему могло быть как тридцать, так и шестьдесят. На армянина он смахивал не больше, чем я, волосы зачесывал прямо назад, а профиль имел не хуже, чем Джон Бэрримор в двадцать восемь
[32]. Кумир публики, тогда как я ожидал увидеть что-то скользкое, вороватое, скрытное, мерзкое и потирающее ручки.
Сукесян, в черном деловом двубортном костюме идеального покроя, белой рубашке и черном галстуке, был опрятен и аккуратен, как подарочная книга.
Я вздохнул:
– Обойдемся без внушений. Мне это все давно известно.
– Да? – вежливо спросил он. – И что же вам известно?
– Пропустим. Секретаршу я раскусил – ее задача подготовить клиента к шоку, который он испытает, увидев вас. Индейца просечь трудновато, но в любом случае это не мое дело. Я не коп из отдела по борьбе с мошенничеством и пришел к вам насчет убийства.
– Индеец, к вашему сведению, прирожденный медиум, – мягко заметил Сукесян. – Такие люди встречаются реже, чем алмазы, и, подобно алмазам, обнаруживаются порой в весьма грязных местах. Допускаю, вас это тоже не интересует. А что касается убийства, то можете ввести меня в курс дела. Я не читаю газет.
