Коперник взъерошил волосы и протер шляпную ленту грязноватым шелковым платком.
– Этот чернявый? – фыркнул он. – Обойдется! – Затем наклонился ко мне. – Смотри у меня: чтоб в полиции выложил все честь по чести.
У него мерзко воняло изо рта. Нельзя сказать, что меня это особенно удивило.
4
Нас было пятеро в кабинете шефа полиции, когда Коперник выложил перед нами всю эту ахинею: рассказчик, стенографист, шеф, Ибарра и я. Ибарра сидел в уголке, надвинув шляпу на брови. Из-под полей мягко светились умные глаза, а резко очерченные губы латиноамериканца кривились легкой усмешкой. На Коперника он не смотрел – тот, в свою очередь, полностью игнорировал присутствие напарника.
Перед тем как засесть в кабинете, мы сделали в коридоре несколько снимков: вот Коперник трясет мне руку, а вот сурово и непреклонно смотрит прямо в камеру: на голове шляпа, пушка в руке.
Они заявили, что знают, кто такой Уолдо, но мне не скажут. Черта с два они знали. На столе шефа лежала его карточка. Тонкая работа, ничего не скажешь: приглаженные волосы, аккуратно повязанный галстук, свет бьет в глаза, заставляя их сиять почти живым блеском. Никому и в голову не придет, что снимали мертвеца с двумя дырками в сердце. Уолдо выглядел как гроза танцзалов и вечеринок – стоит и прикидывает, кого предпочесть: блондинку или рыженькую.
Домой я приехал около полуночи. Дверь пансиона оказалась заперта. Я полез за ключом, но тут из темноты раздался голос:
– Стойте!
Всего одно слово, но хватило и одного. Я обернулся. Фары черного двухдверного «кадиллака» не горели, но свет уличных фонарей отражался в глазах сидевшей за рулем женщины.
Я подошел к машине.
– Ничего глупее вы придумать не могли, – заметил я.
– Садитесь, – сказала она.
Я забрался на переднее сиденье, и она повела машину по Франклин-авеню, затем свернула на Кинсли-драйв. За окнами все также свирепствовал ветер. Из окна пансиона, прикрытого ставнями, играл радиоприемник. Она с трудом нашла место на стоянке и припарковалась рядом с новехоньким – на ветровом стекле красовалась наклейка магазина – «паккардом».
Держа руки в перчатках на руле, она откинулась на спинку сиденья.
Сегодня она была в черном или темно-коричневом. На голове красовалась крошечная забавная шляпка. В салоне пахло сандаловым деревом.
– Мне не следовало уходить, не попрощавшись, – сказала она.
– Вы всего лишь спасли мне жизнь.
– А что потом?
– Я вызвал полицию, наплел пару небылиц одну противному копу и позволил ему приписать все заслуги себе. Тот малый, которого мы с вами поймали, и есть убийца Уолдо.
– Так вы не рассказали им обо мне?
– Леди, – повторил я, – вы всего лишь спасли мне жизнь. Требуйте от меня чего угодно. Готов исполнить любой каприз.
Она не ответила и не шевельнулась.
– От меня никто про вас не узнает, – сказал я. – Это нетрудно, я понятия не имею, кто вы.
– Миссис Фрэнк С. Барсали, Фримонт-Плейс, два двенадцать, Олимпия, два четыре пять девять шесть. Довольны?
– Спасибо, – буркнул я, вертя в руках незажженную сигарету. – Зачем вы вернулись? Ах да, шляпка и жакет! – Я прищелкнул пальцами. – Сейчас принесу.
– Это не все, – сказала она. – Мне нужен мой жемчуг.
Я чуть не подпрыгнул на месте. Только жемчуга мне не хватало!
Мимо на скорости, вдвое больше положенной, с визгом пролетел автомобиль, подняв облако горьковатой пыли. Она поторопилась закрыть окно.
– Валяйте рассказывайте про ваш жемчуг. Убийство, таинственная дама, безумный убийца и коп, присвоивший себе чужие заслуги, у нас уже есть. Не хватает только жемчуга. Валяйте.
– Я собиралась выкупить их за пять тысяч долларов. У человека, которого вы называете Уолдо, а я знала под именем Джозефа Коутса.
– Никакого жемчуга у него не было. Я видел его вывернутые карманы. Денег куча, но никакого жемчуга.
– Может быть, он прятал его в квартире?
– Или где-то еще на территории штата Калифорния. Как себя чувствует мистер Барсали в такую погоду?
– У него совещание. Иначе я бы не приехала.
– Взяли бы его с собой. В машине есть откидное сиденье.
– Фрэнк крепкого сложения и весит фунтов двести. Ему бы не понравилась ваша идея, мистер Марлоу.
– О чем, черт возьми, мы тут толкуем?
Она не ответила. Пальцы в перчатках нервно постукивали по ободу узкого руля. Я выбросил незажженную сигарету в окно, развернулся и привлек ее к себе.
Как только я отпустил ее, она тут же отпрянула и приложила тыльную сторону ладони в перчатке к губам. Я сидел как ни в чем не бывало.
Некоторое время мы молчали.
– Я вас спровоцировала. Только не думайте, что я всегда была такой. Я не вела бы себя так, если бы Стэн не разбился. И сейчас звалась бы миссис Филлипс. Это Стэн подарил мне ожерелье. Говорил, оно стоит пятнадцать тысяч. Белые жемчужины, сорок одна штука, самая крупная – около трети дюйма в диаметре. Сколько гран – не знаю, никогда не показывала его ювелиру. Ожерелье дорого мне как память о Стэне. Я любила его – как женщина любит только раз. Понимаете?
– Как вас зовут?
– Лола.
– Продолжайте, Лола.
Я вытащил из кармана еще одну сигарету и принялся вертеть ее между пальцами, чтобы занять руки.
– У ожерелья простая серебряная застежка в форме пропеллера с двумя лопастями, в середине – маленький бриллиант. Фрэнку я сказала, что жемчуг поддельный. Отличить и правда нелегко. Фрэнк так ревнив…
В темноте она придвинулась ко мне. На этот раз я не пошевелился. За окнами, сотрясая деревья, завывал веер. Я продолжал вертеть в руке незажженную сигарету.
– Наверное, вы читали эту историю. О жене, жемчуге и муже, которому она солгала, что жемчуг фальшивый.
– Моэм
[35], – кивнул я.
– Муж уехал в Аргентину. Я наняла Джозефа. Мне было так одиноко.
– Вас можно понять.
– Джозеф возил меня. Пару раз мы вместе выпили, но ничего больше. Я не из тех, кто…
– И вы рассказали ему о жемчуге. И когда ваши двести фунтов говядины вернулись из Аргентины и вышибли Коутса на улицу, он украл ожерелье, потому что знал, что оно настоящее. А затем предложил вам выкупить жемчуг за пять штук.
– Да. – Она не стала отпираться. – Теперь вы понимаете, почему я не пошла в полицию. И почему Джозеф не побоялся дать мне свой адрес.
