– Бедный Уолдо, – вздохнул я. – Угораздило же его в такой момент нарваться на старого приятеля, мечтающего свести с ним счеты.
Я чиркнул спичкой о подошву. Табак вспыхнул, как выгоревшая на солнце трава. Она молчала, руки снова лежали на руле.
– Ох уж эти летчики. Гроза женщин. Итак, вы по-прежнему любите его – или думаете, что любите. Где вы хранили ожерелье?
– На туалетном столике в шкатулке из русского малахита. Вместе со всякими побрякушками. Иначе я не могла бы его носить.
– А жемчуг стоил пятнадцать штук, и вы решили, что Джозеф спрятал его в квартире. Тридцать первая, кажется?
– Да, – сказала она. – Наверное, я не должна просить вас об этом…
Я открыл дверцу:
– Вы уже за все заплатили. Пойду проверю. Двери в моем пансионе хлипкие. Когда копы пропечатают карточку Уолдо, они быстро вычислят его адрес, но, надеюсь, это случится не сегодня.
– Вы так добры. Можно я подожду вас здесь?
Стоя одной ногой на тротуаре, я нагнулся и заглянул в кабину. Некоторое время я просто молча смотрел в ее сияющие глаза. Затем захлопнул дверцу и пошел вверх по Фрэнклин.
Ветер бил мне прямо в лицо, но я все еще ощущал древесный аромат ее волос и вкус ее губ.
Я отпер дверь пансиона, по тихому вестибюлю прошел к лифту и поднялся на третий этаж. Беззвучно миновал пустой коридор и остановился на пороге тридцать первой квартиры. Свет внутри не горел. Я постучался. Тихим вкрадчивым стуком, словно бутлегер былых времен с широчайшей ухмылкой и бездонными задними карманами. Ответа не было. Я вытащил бумажник, достал водительские права и просунул между замком и косяком кусок толстого целлулоида. Надавил на ручку и с силой оттянул дверь на себя. Замок щелкнул, словно хрустнула сосулька. Дверь скрипнула, и я оказался внутри. Свет уличных фонарей падал на пол.
Я закрыл дверь, щелкнул выключателем. Пахло чем-то необычным. Я узнал запах черного табака. В пепельнице у окна лежали четыре коричневых окурка от мексиканских или южноамериканских сигарет.
Этажом выше кто-то прошел по ковру в туалет. Спустили воду. Я заглянул в ванную: грязновато, но никаких тайников. Пошарил на кухне, но не слишком старался. Я знал, что жемчужин тут нет. Уолдо собирался в спешке и был явно чем-то озабочен, направляясь навстречу пулям старого дружка.
Вернувшись в гостиную, я пнул откидную кровать и заглянул за зеркальную дверь гардеробной. Опустив кровать до конца, я тут же забыл про ожерелье. Потому что нашел труп.
Маленький, с седыми висками и очень смуглой кожей, в коричневом пиджаке и алом галстуке. Маленькие ручки безвольно свисали по бокам. Ботинки остроносых туфель почти детского размера уткнулись в пол.
Он свисал на ремне, затянутом вокруг шеи. Ремень был привязан к раме кровати. Язык вывалился изо рта почти целиком.
Труп слегка раскачивался, мне это не понравилось. Я поспешил задвинуть кровать, и он остался висеть, зажатый между двумя подушками. Я не стал его трогать – и без того было ясно, что он холоден как лед.
Я обошел кровать и обтер носовым платком ручки комода. В гардеробной было пусто – так, кое-какие мелочи, забытые в спешке.
Наконец пришлось все же заняться покойником. Бумажника у него не было – успел поживиться Уолдо. Плоская сигаретная пачка, наполовину пустая, с надписью золотом: «Луис Тапиа-и-Сиа, улица Пайсанду, дом 19, Монтевидео». Спички из клуба «Специа». Под мышкой висела черная кобура из зернистой кожи, в кобуре – девятимиллиметровый «маузер».
Мне заметно полегчало. Такие пушки носят профессионалы. Впрочем, профессионалом он был не слишком удачливым, если позволил прикончить себя голыми руками, держа под мышкой пушку, которой впору разносить стены.
Картинка вырисовывалась не слишком ясная. Выкуренные сигареты доказывали, что перед ссорой Уолдо и его гость беседовали, а потом Уолдо придушил его. Очевидно, смуглолицый коротышка потерял сознание, и грозный «маузер» помог ему не больше зубочистки. Затем Уолдо повесил его – скорее всего, уже мертвого – на ремне. Он спешил на свидание с Лолой. Так спешил, что забыл заглушить мотор автомобиля перед баром.
Если, конечно, коротышку прикончил именно Уолдо. Если это вообще его квартира. И если меня снова не обвели вокруг пальца.
Я обшарил карманы покойника. В левом кармане брюк нашелся золотой перочинный ножик и немного серебра. В левом нагрудном кармане лежал аккуратно сложенный надушенный носовой платок, в правом – еще один, развернутый, но тоже чистый. Пять бумажных салфеток – в правом кармане брюк. Коротышка был чистюлей. Не любил сморкаться в платки. Под салфетками лежал футляр из четырех новехоньких автомобильных ключей с золотой гравировкой: «Р. К. Фогельзанг инкорпорейтед. Паккард-Хаус».
Я оставил все как есть, поднял кровать, вытер ручки и ровные поверхности, потушил свет и выглянул в коридор. Пусто. Я вышел на улицу и завернул за угол Кинсли-драйв. «Кадиллак» стоял на месте.
Я открыл дверцу и оперся на нее. Лола не шевелилась. В темноте я не различал выражения ее лица: ни глаз, ни скул, только запах сандалового дерева.
– Ваши духи совратят епископа. Нет там никакого жемчуга.
– Спасибо, что попытались, – произнесла она низким дрожащим голосом. – Ничего, я переживу. Должна ли я?.. Может быть, нам?..
– Возвращайтесь домой, – сказал я. – И что бы ни случилось, вы меня не знаете. Что бы ни случилось. Возможно, больше мы не увидимся.
– Мне очень жаль.
– Удачи, Лола. – Я захлопнул дверцу и отступил назад.
Включились фары, завелся мотор. Большой автомобиль лениво завернул за угол и исчез из вида. Я остался на пустом парковочном месте, где раньше стоял автомобиль Лолы.
К тому времени окончательно стемнело. Окна в соседнем пансионе, где раньше играл радиоприемник, почернели. Думая о другом, я смотрел на багажник «паккарда»: аккуратно припаркованный, с синей наклейкой на сверкающем ветровом стекле.
Неожиданно в голове всплыл футляр с ключами и гравировкой: «Паккард-Хаус».
Я обошел автомобиль и осветил фонариком наклейку. Под названием магазина чернилами значились имя и адрес: «Эжени Колченко, 5315 Арвейда-стрит, Западный Лос-Анджелес».
Наверное, я спятил, но я вернулся в квартиру тридцать один, снова вскрыл замок, вытащил футляр из кармана аккуратного смуглого покойника, болтавшегося на ремне, и спустя пять минут был на улице. Ключи подошли.
5
Домик стоял у края каньона за бульваром Сотелл, перед ним росли эвкалипты. Через улицу гремела вечеринка – из тех, что не обходятся без разбитых бутылок и воплей, таких оглушительных, словно Йель отыграл тачдаун у Принстона.
За проволочным забором росли розовые кусты, к дому вела мощеная дорожка, пустой гараж стоял с широко открытой дверью. Не было машин и перед домом. Я позвонил. Довольно долгое время ответа не было, затем дверь распахнулась.
