На ковре у правой руки мужчины лежал пистолет, а во лбу темнело багровое отверстие. Кровь медленно и мерно стекала по подбородку и капала на белую рубашку-поло.
Целую минуту – в подобных ситуациях минуты кажутся длиннее пальцев скрипача – я стоял не шелохнувшись, даже вздохнуть не мог. Разбитый и опустошенный, точно копилка перед зарплатой, я смотрел, как грушевидные капельки сбегают по подбородку мистера Ланселота Гудвина и на белоснежной рубашке расползается багровое пятно. Мне почудилось или кровь потекла медленнее? С колоссальным трудом я оторвал от бетонного пола сначала одну ногу, затем, словно каторжник с чугунным шаром на цепи, подтянул вторую и побрел через тихую темную гостиную.
Приблизившись, я заметил: темные глаза блестят, и нагнулся, чтобы перехватить их взгляд. Ничего не получилось. В мертвые глаза смотреть без толку: они устремлены вверх, или вниз, или куда-то в сторону. Я осторожно коснулся лица Ланса. Кожа показалась теплой и чуть влажной. Да, от спиртного подобное случается. Мистера Гудвина убили каких-то двадцать минут назад.
Я резко развернулся, точно ко мне подкрадывался злоумышленник с дубинкой, но, естественно, никого не увидел. Мертвая тишина наполняла гостиную от пола до потолка. С улицы донесся птичий щебет, но его мелкая сиюминутность лишь подчеркивала тишину, которую можно было резать ломтями и мазать маслом.
Не теряя ни минуты, я еще раз огляделся по сторонам. На полу у каминной полки тыльной стороной вверх лежала серебряная рамка. Накрыв ладонь носовым платком, я осторожно перевернул вещицу: стекло треснуло точно по диагонали, а за ним улыбалась стройная блондинка. Я достал фотографию, любезно предоставленную Говардом Мелтоном, и сравнил с найденным снимком. Сомнений не оставалось: лицо то же. Да, все то же вульгарное лицо, вот только выражение изменилось.
Я унес фотографию в прекрасно обставленную спальню, выдвинул ящик длинноногого комода, вытащил снимок из рамки, как следует отполировал последнюю и спрятал под стопку рубашек. Хм, решение, конечно, не блестящее, но ничего оригинальнее не придумалось.
Теперь спешить было некуда. Если бы выстрел услышали и опознали как таковой, сюда давно бы прислали наряд: сейчас же у всех патрулей рации. Отыскав ванную, я обрезал края снимка перочинным ножом, смыл в унитаз, добавил уменьшенную фотографию к лежащему в нагрудном кармане «архиву» и вернулся в гостиную.
Слева от трупа, на низеньком столике, стоял пустой стакан, на котором наверняка имелись отпечатки убитого, хотя оставить свои следы на стакане мог и кто-то другой. Женщина, разумеется, женщина, она сидела на подлокотнике с мягкой обезоруживающей улыбкой и спрятанным за спиной пистолетом. Да, почерк явно женский: мужчине не удалось бы застрелить Гудвина в такой расслабленной позе. Относительно личности дамы догадки тоже имелись, но в них решительно не вписывалось брошенное у каминной полки фото. Что за самореклама?
Стакан вызывал сильное беспокойство, поэтому я его вытер, а затем совершил нечто, противоречащее моим моральным принципам: вложил его в левую руку мистера Гудвина и через пару секунд поставил на стол. Аналогичные манипуляции пришлось провести с пистолетом, и когда я отпустил руку Ланса – на этот раз правую, – она несколько раз качнулась из стороны в сторону, точно маятник на старинных часах. Потом я вытер стеклянную шкалу приемника – надо же запудрить копам глаза: пусть думают, что столкнулись с аккуратной, разумной женщиной, то есть принципиально другого типа, если только женщин вообще можно разделить на типы. Собрав четыре окурка, испачканные помадой оттенка «кармен», который предпочитают блондинки, я отнес их в ванную, отправил в плавание по городской канализации, провел полотенцем сначала по полированным поверхностям, затем по ручке парадной двери и счел дело сделанным. Не весь же дом вылизывать.
Расправив плечи, я зацепился взглядом за Ланселота Гудвина. Кровь остановилась, а последней капле было не суждено упасть – ей было суждено засохнуть на подбородке в жесткую бородавку.
Меня ждал обратный путь: через кухню и веранду к черному ходу – и пара дверных ручек, которые следовало вытереть. Выбравшись из дома, я украдкой посмотрел на дорогу: никого – значит появлялся шанс для финального аккорда. Я прокрался к парадной двери и позвонил, от души нажав на кнопку звонка. Теперь дело действительно сделано, можно садиться в машину. Обзорная экскурсия по дому мистера Гудвина заняла менее получаса, но я чувствовал себя так, будто прошел Гражданскую войну.
Я проехал около трети пути, притормозил у телефонной будки и связался с офисом Говарда Мелтона.
– Компания «Дореми косметик», здравствуйте! – прощебетал милый голосок.
– Мистера Мелтона, пожалуйста!
– Соединяю с его личным администратором! – пропел голосок, наверняка принадлежащий аккуратной глазированной блондиночке, упрятанной в самый угол, подальше от греха.
– Мисс Ван де Граф слушает, – с нарочитой медлительностью проговорил голос, который неуловимая модуляция превращала из приятного в высокомерный. – Представьтесь, пожалуйста!
– Джон Далмас.
– Мистеру Мелтону известно, кто вы?
– Сестренка, не заводи снова, ладно? Соедини с шефом, а манерничать будешь потом.
Возмущенный вздох очкастой чуть не порвал мои барабанные перепонки, затем раздался щелчок и послышался начальственный голос моего клиента:
– Мелтон у аппарата!
– Нам нужно срочно увидеться.
– В чем дело?
– Вы меня слышали. Ситуация, как пишут в газетах, получила неожиданное развитие. Вы понимаете, кто с вами разговаривает?
– Да-да, конечно. Сейчас загляну в ежедневник.
– К черту ежедневник! – взорвался я. – Проблема неотложная, при любом другом раскладе я не стал бы вас беспокоить.
– Клуб «Атлетик», через десять минут! – выпалил Мелтон. – Разыщете меня в читальном зале.
– Я появлюсь чуть позже. – Я повесил трубку, лишив его шанса возразить.
На деле дорога заняла двадцать минут. Посыльный клуба «Атлетик» стремглав бросился в кабину старого лифта и тут же вернулся. Меня подняли на четвертый этаж и провели в читальный зал.
– Сэр, вам налево.
Читальный зал явно предназначался не только для чтения. Да, на длинных столах из красного дерева лежали газеты и журналы, на застекленных полках стояли тома в кожаных переплетах, а на стене в неярком свете торшера висел написанный маслом портрет основателя клуба, однако читающих оказалось не много. Зал разделили на бесчисленные уголки и закутки, заставленные мягчайшими креслами с высокими спинками, в которых мирно дремали члены закрытого клуба с лицами, посиневшими от старости и гипертонии.
Я змейкой скользнул в указанном направлении. Там, в очередном закутке, спиной к залу сидел Мелтон. Кресло было чуть ли не в рост с ним, но крупную голову с темной шевелюрой не скрывало. Рядом стояло еще одно кресло такой же высоты, опустившись в которое я многозначительно взглянул на Мелтона.
