– Хорошо, – сказал Новик. – Нет, тетрадь оставьте себе. Вам она еще может пригодиться. – Он взял гранки и подтянул портфель на бедро. – А это я сегодня отнесу Роджеру. – Бумаги зашуршали в портфель. – Мы с вами, вероятно, больше не увидимся. Я понятия не имею, сколько времени займет печать. Жалко, что не смогу проследить до конца. – Он защелкнул последнюю защелку. – Когда будет готово, Роджер наверняка пришлет мне экземпляр – уж не знаю, как у вас тут работает почта. До свидания. – Он протянул руку. – Наше знакомство, наши разговоры доставили мне много радости. Попрощайтесь за меня со своей подружкой?..
Шкет его руку пожал:
– Да, сэр. Э… спасибо вам большое.
Тетрадь валялась на полу, уголком заползла на его босую ногу.
Новик пошел к лестнице.
– До свидания, – повторил Шкет в тишину.
Новик кивнул, улыбнулся, вышел.
Шкет подождал, когда снова мигнет неприятное воспоминание. Сердце утихло. Шкет схватил кофейные чашки и направился в кухню.
Взялся их мыть и вскоре заметил, как силен напор воды. Пальцем провел по кромке керамики. Вода на эмали шипела.
Кто-то взял диссонансный аккорд на пианино.
Заинтересовавшись, Шкет выключил воду. Чашки брякнули о шкафчик. Шкет зашагал, и под ногой скрипнула половица; а он хотел гробовой тишины.
В затемненном углу зала перед медной механикой стоял некто в рабочей одежде. Оранжевые сапоги и комбез мимолетно напомнили женщину, которая, стоя на стремянке, меняла уличную вывеску.
Фигура повернулась и пошла к дивану.
– Ий… – густой стертый голос, легкий кивок и улыбка еще легче: Джордж Харрисон взял старый номер «Вестей» и опустился на диван, скрестил ноги и открыл газету.
– Привет. – Шкет слабо расслышал органную музыку.
– Те тут’ п’лож’но б’ть-то? – Харрисон выглянул из-за газеты.
Естественный ритм английской речи; нет, подумал Шкет, никак невозможно.
– Ты уверен, что тебе тут положено быть? – повторил Джордж.
– Меня привела пастор Тейлор. – (Глупо, решил он, даже пытаться.)
– Потому как, если тебе не положено, она взъерепенится. – Харрисон улыбнулся – в неровном пигменте губ прорезался крапчатый костяной полумесяц. – Видал тебя в баре.
– Точно, – улыбнулся Шкет. – А я тебя – на плакатах по всему городу.
– Видал плакаты? – Харрисон отложил газету. – Ребята, которые их делают, – они чутка… – он потряс рукой, – сам понимаешь.
Шкет кивнул.
– Но хорошие. Хорошие ребята. – Он покачал головой и ткнул в потолок. – Она не любит, когда тут скорпионы. Ты уверен, что тебе тут положено быть? Мне-то до фонаря, раз она сказала, что все путем.
– Я есть хотел, – сказал Шкет. – Она сказала, мне можно поесть.
– А. – Харрисон развернулся на диване. Зеленый комбинезон открыт до талии, под ним синтетическая поло с обтрепанным воротником. – На службу пришел?
– Нет.
– Скорпионы на службу, сука, и не ходят. Вы на хера надеваете это говно? – Харрисон засмеялся, но погрозил пальцем. – Да ничё, ничё.
Шкет поглядел на крупные морщинистые костяшки – как будто трещины в черной земле.
– А что там за служба?
– Да я хожу, потому как она говорит, чтоб я, пожалуйста, приходил, ну и я, знаешь, прихожу иногда. – Харрисон покачал головой. – С Джексона, это где… – тут Шкет не въехал, – понял?
Шкет не понял, но кивнул. Потом ему стало любопытно, и он переспросил:
– Что ты сказал?
– На Джексоне. Знаешь Джексон?
– Да, само собой.
Но Харрисон опять смеялся.
Он, подумал Шкет, становится богом, – хотел посмотреть, что родится из такого тона мысли. Перед внутренним взором роились видения Джун.
Но Джордж встал, уронив газету. Белые листы распустились и опали – один на диван, прочие на пол.
– Это тебя, что ли, Шкетом зовут? Да?
Шкета объял ужас – что за идиотизм, подумал он, потому что не понял, чему ужаснулся.
– Болтают про тебя. Я слыхал. Слыхал, чего болтают. – Опять погрозил палец. – Ты не в курсах, кто ты есть. Я слыхал.
– Тут все только и делают, что болтают, других занятий нет, – ответил Шкет. – Сам-то в курсах? Врубаешься, нет?
Черная рука поползла сверху вниз по ткани комбинезона. Зелень пошла морщинами.
– Не нравится тебе тут, что ль?
– Да нет, – сказал Шкет. – Мне нравится… а тебе нет?
Харрисон кивнул, оттянув щеку языком.
– На Джексон заглядывал когда? – Язык обмахнул губы.
– Мимо проходил.
– Черных каких знаешь тамошних?
– Нет. Ну, Пола Фенстера…
– А, ну да.
– Но не знаю, где он живет.
– Приходи как-нибудь, повидаемся, ага?
– Чего? – Шкет, кажется, не расслышал последних слов, обернутых этим голосом с ворсом длиннее, чем на бархате.
– В гости приходи, говорю.
– А. Да. Спасибо. – Шкет опешил. Копаясь в этом ощущении, обнаружил два вопроса о рифмованных вещах, но вопросы запрудил прилив смущения. Так что он ничего не спросил, только сощурился.
– Шкет… – окликнула она с лестницы позади. А потом совсем другим голосом: – Джордж… приветик, милый!
Шкет обернулся:
– Эй!..
Джордж перекрыл его голос:
– Приветик… – а затем, тоже щуря глаза: – Ну-кась, а это ж твой мужик, не? Про которого в баре только и толков… ну ебёнть! Я когда последний раз с твоей бабой виделся, ей сказал – приводи, мол, мужика, в гости ко мне загляните, слышь?
Ланья сошла по ступеням; Джордж зашагал к ней.
– Слушай, – сказала Ланья, – я тебя с самого парка не видела.
– Раз надо дважды приглашать – ну, значится, приглашу дважды, – сказал Джордж, уже поднимаясь по лестнице. – Только мне щас к пастору надо. Кароч, один из вас пускай другого притащит. – Джордж кивнул Шкету.
– Э… спасибо, – кивнул Шкет в ответ.
– До скорого, – сказал Джордж.
– А то, – сказала Ланья.
Они разминулись.
Джордж ответил фальцетом:
– Ууууууууу, – и звук раскатился смехом. Смех дымом взметнулся до потолка. Джордж взобрался в это облако.
Ланья от подножия лестницы спросила:
– Ты где был? – и молча моргнула раза на четыре или пять больше, чем обычно, решил он.
– Я… я тебя утром потерял. Искал. Не нашел. В коммуне и в баре. Что случилось? Куда все делись?
