– Я никому дурного не желаю.
– Ага, чувак. Без вопросов, – размашисто кивнул Тринадцать. – Я и не имел в виду. Просто, ну… кое-кто желал. Пошли курнем, а? Ну, это – если охота.
Шкет уронил плененную руку.
– Или потом, если хошь. – Тринадцать снова улыбнулся.
– Это хорошо, что ты хочешь… чтоб никто не пострадал.
Тринадцать замялся.
– Спасибо. – Обнял Кумару покрепче, и оба они вокруг Шкета удалились в соседнюю комнату, а кто-то из-за двери тем временем сказал:
– Ау?..
Она и ее тень на сетке поплыли.
– Шкет? Это ты?..
Дверь открылась – и открылась она, и его память о ней.
Она глядела на него, и рот ее крохотно шевелился – готовился то ли засмеяться, то ли упрекнуть; и что-то шевелилось в зеленых глазах.
– Ой, эй!.. – все равно сказал он, потому что в груди теплело. Поднялось, жаром обдало лицо, и от этого он заулыбался и сощурился. – Эй, я рад, что ты… – Его руки метнулись к ней. Между ними слились она и его память о ней (сетчатая дверь стукнула). Ее щека ударила его по щеке, ее смех счастливо взревел у него в ухе. – Ой, эй, я рад, что ты пришла! – Его руки хлестнули ее по спине – одна чуть-чуть отставлена (и дрожит от желания сжаться), потому что мешает орхидея.
Она отстранилась:
– Точно? – и поцеловала его. – И я рада.
Он тоже ее поцеловал – жестче, дольше, теряясь в поцелуе (а его рука повисла, теряясь в воздухе и металле; он сжал пальцы, разжал), пока не почувствовал, как его буравит что-то твердое у нее в кармане.
Он отодвинулся: рядом с гармоникой лежала его ручка.
Перехватив его взгляд, она сказала:
– Мне бармен «У Тедди» велел тебе передать. Сказал, что ты уронил… – а потом Шкет ее поцеловал (все равно буравило) снова; и не отпускал.
Она опять отстранилась, сморщила нос:
– Вкусно пахнет. – Огляделась, подошла к двери – он следом, – склонилась в гостиную, одной рукой держась за белый косяк. – Эй, Кошмар – а кофе еще остался?
– Будешь, деточка? – а заговорила Леди Дракон. – Налей себе.
Привалившись к косяку, Шкет смотрел, как она идет по комнате.
Она присела, налила – сначала заглянув в чашку; кто-то оттуда, наверно, уже пил, но она пожала плечами – из эмалированного кофейника. Разок оглянулась на Шкета, смахнула со лба волосы, улыбнулась. Вернулась к нему с чашкой. Тепло внутри разрасталось.
Девчонка Денни и Саламандр на диване играли в тосты – сдвигали чашки и смеялись.
Кошмар говорил:
– Я не могу тут зависать целый день! Леди Дракон, ты идешь, эй? Ну правда, я не могу зависать…
Какая-то женщина, просыпаясь, выставила из-под одеяла темные руки с дрожащими кулаками.
Леди Дракон и Адам шептались, сдвинув головы, темно– и светло-коричневую. Адам перебирал свои цепи.
Вдруг подошел Малыш. Нос над пушком новоявленных усов доставал до нижней губы. Тощие пальцы с грязными ногтями сжимали хрустальную сахарницу – по краям запекся сахар.
– Будешь? – Он подбородком указал на рукоять мерной ложки.
– Нет, спасибо, – ответила Ланья.
Шкет тоже покачал головой.
– А, – сказал Малыш и отошел.
Ланья протянула чашку Шкету. Он помог ей обеими руками. Нож задел фарфор, и одну руку Шкет убрал, а другой нащупал связки в тыле ее ладони.
Кофе горечью хлестнул по языку; Шкет сглотнул. Пар пощекотал ноздри.
Она подула; она глотнула; она сказала:
– Крепкий!
– Эй, Малыш! Погоди… Адам, ну-ка вернись! – завопила Леди Дракон, обернувшись, забряцав. – Иди сюда!
Через какую-то дверь – не кухонную – в дом ввалилась толпа народу.
Ланья нахмурилась, поморгала.
Толпа втекла в комнату. Кофейные, шоколадные и тамариндовые лица, руки и плечи проплывали мимо, поворачивались; качались цепи на длинных и коротких шеях под прическами размером с пляжные мячи. Двое мужчин спорили, а третий махал рукой – гибкой, как черный полоз, – и кричал, пытаясь их унять:
– Та лан те, чувак! Чувак, та лан! Та лан…
Минимальные полдюжины белых лиц заслонило и затмило, не успел Шкет их разглядеть. Большинство – черных и других – он узнавал по набегу на «Эмборики». Мужик черного дерева в черном же виниловом жилете приостановился у дивана поделиться с Саламандром впечатлениями, а робкий белый, без жилета и скорпион судя только по цепям (живот и грудь пересечены одиноким длинным шрамом, еще розовым и в коросте), стоял рядом и поджидал шанса вставить слово. Трио было странно знакомое. Черный в виниле – тот, что не наезжал на Шкета в универмаге, из отряда Денни.
На плечо Ланье упала рука цвета старой покрышки; другая такая же опустилась Шкету на плечо; между Шкетом и Ланьей сунулась коротко обкорнанная голова; длинное черное тело под качкими полами жилета и свисающими цепями кисло пахло по́том, дыхание за мелкими зубами и тяжелыми вислыми губами отдавало винной кислятиной.
– Бля-а… – растянутое на два слога.
– Привет, Потрошитель, – сказала Ланья, – отва-ли! – Шкет удивился, что она знает его по имени.
Но Потрошитель – да, это был Джек-Потрошитель – отвалил.
Коренастая белая девица с татуировкой на руке болтала с Кошмаром, и к беседе шумно присоединились двое черных. Кошмар, еще повысив голос, отрезал:
– Слышь, я не могу зависать…
– Пошли, – сказал Шкет Ланье. – Хочу с тобой поговорить.
Ее взгляд метнулся из комнаты к его лицу.
– Ладно.
Он кивком поманил ее за собой.
Обогнув кого-то и перешагнув кого-то еще, они вышли в коридор.
Шум извергался, и накатывал, и налетал.
В поисках комнаты с антресолями Шкет толкнул вторую дверь, что попалась на глаза. Но за ней слишком светло…
Сиам, сидя на ящике у зеленой раковины, сказал:
– Эй! – и положил газету на колени. Посмотрел на Шкета с улыбкой, которая раскололась и ссыпалась в восхищенную растерянность. – Я тут… я тут газету читаю. – Кожа на ладони под бинтом шелушилась. Сиам снова одарил их бурой улыбкой, передумал, забрал ее назад. – Просто газету читаю. – Поднялся. Газета упала на пол. Половицы некогда выкрасили бордовым.
В широком окне веранды – ни стекла, ни сетки. Город уходил прочь под горку.
– Видно так… далеко, – сказала Ланья у плеча Шкета. Глотнула кофе. – Я и не знала, как далеко отсюда видно.
Но Шкет хмурился.
– Это что?
За последними домами, за кипящей серостью, там, где теоретически можно было поместить горизонт, горела низкая дуга.
