– Похоже, солнце встает, – сказала Ланья.
– Не, – сказал Сиам. – Уже вечер скоро. Может, это… – Он снова глянул на Шкета, осекся.
– Может, это пожар, – сказал Шкет. – Слишком широко, не бывает такого солнца.
Сиам сощурился. Дуга была красноватая. Несколько домов за прорехой парка тронуло медью – в дымке она побледнела почти до белого золота.
– Иногда, – сказал Сиам, – если луна совсем низко над горизонтом, вон там, тогда кажется, что она гораздо больше. Может, тут с солнцем та же петрушка иногда?
– Ты же сам говоришь, что скоро вечер. – Шкет тоже сощурился. – И вообще, оно в десять раз шире, чем надо. – Он оглянулся на Ланью: – Пошли.
– Ага. – Она взяла его за руку – ту, что в ножах, – просунула пальцы сквозь металл, сжала два его пальца.
Они вернулись в коридор.
В комнате с антресолями не было двери.
– Если там никого, – сказал Шкет, – можем поговорить.
– Хочешь еще кофе?
– Нет.
Она выпила половину (а он между тем думал, что ей, наверно, горячо) и отставила чашку на заваленную чем-то гладильную доску позади мотоцикла.
– Забирайся наверх.
Она взобралась, обернулась:
– Никого.
– Давай.
Она залезла – исчезла сначала одна кроссовка, затем другая.
Шкет вскарабкался следом.
– Слушай, – сказала Ланья, когда он поставил на доски второе колено, – я пришла, потому что хотела извиниться, что я… ну, это. Убежала вот так. И вела себя, как будто злюсь.
– А, – сказал он. – Нормально. Ты же правда злилась. Я просто рад, что ты пришла. – Уперевшись кулаком в одеяла, он сел на пятки, разглядывая ее силуэт против жалюзи. – Ты как узнала, что я здесь? – Хотелось положить голову ей на колени; хотелось носом потереться у нее между ног. – Ты как меня нашла на этот раз? Кто видел, как я с утра забрел сюда, и прибежал тебе рассказать?
– Но говорили, что ты здесь уже…
– Ну конечно! – Он подался назад, резко хохотнул. – Меня снова не было пять дней! Да?
Ее силуэт нахмурился.
– Или шесть. Или десять… И про меня опять болтали, говорили, что я живу тут, хожу в набеги со скорпионами, репутацию себе зарабатываю. – Хотелось обнять ее теплые щеки шершавыми уродливыми ладонями. Он продолжил, и голос у него вдруг охрип, искалечился: – С самой нашей первой встречи я тебя вижу каждый день… – Обе руки, в ножах и без ножей, он подтянул к себе, и мускулы, цепи, кожа, нервы и металл легли на колени, совершенно перемешавшись, тяжелые, спутанные и цепкие. – Правда! – сказал он, сглотнул. – Такое ощущение. У меня…
Она сказала:
– Я вот об этом, в том числе, и хотела поговорить. Когда ты уснул в церкви, а я ушла, я подумала, может, ты захочешь узнать, что было, пока ты… пока тебя не было. Ты сказал, что пошел искать меня в парк, в коммуну. Я подумала, тебе интересно, что там случилось, после того как этот мужик с ружьем…
– Я… – пальцы, и металл, и сбруя шевельнулись на коленях, – я не… то есть я живу в одном городе. – Он шевельнулся, но поднять их не смог. – Может, ты живешь в другом. В моем время… подтекает; плещет назад и вперед, переворачивается и показывает, что у него… на брюхе. Все подвижно. Да, может, ты и объяснишь. Свой город. В твоем городе ты нормальная, а я псих. Но в моем псих – ты! Ты мне рассказываешь, что происходит, но я-то вижу другое! Может, только в этом городе я и могу жить. Мужик с ружьем? В парке? – Он хрипло усмехнулся. – Прямо не знаю, хочу ли я жить в твоем городе!
Она молчала; разок он заметил, как она дернула головой – ее посетила идея, но она решила ее не высказывать, а затем высказала другую:
– Ты говоришь, ты видел меня… вчера вечером в церкви? А перед этим – вчера… утром? В парке. Ладно. Я принимаю, что ты это видишь так, если ты принимаешь, что я вижу иначе. Хорошо. – Она протянула руку к его колену, не совсем его коснувшись. – Мне интересно про твой… город. Но когда-нибудь вскоре спроси меня, что творится в моем. Может, там тебе что-нибудь пригодится.
– Моя тетрадь у тебя?
– Да, – улыбнулась она. – Я подумала, тебя так вырубило, что ты можешь забыть ее на полу. Ты там странное писал.
– Стихи?
– Помимо прочего, – сказала она.
И от этого он насупился, потому что тепло, так и не нашедшее исхода, отчасти объяснялось тягой писать.
– Я рад, что она у тебя. И рад, что ты ко мне пришла. Потому что я…
Шаги внизу.
И из-за края возникла голова Денни.
– Эй, слышишь? Это… ой. Ты. – Денни заполз на антресоли, а следом полез кто-то еще.
Она остановилась – едва показалась макушка – и узнала Шкета, и угрюмая гримаса сменилась обреченной, и затем девчонка долезла до конца, раскачивая грудями под синим свитером.
– Э-э… это их антресоли, – пояснил Шкет Ланье.
– Его, – сказала девчонка. – Не мои. Весь этот хлам тут его. Мы просто от толпы сбежали.
– Видишь, – сказал Шкет, – можно было не рассказывать мне, что творилось, пока меня не было, а поинтересоваться, что творилось здесь.
– Да пожалуйста, – сказала Ланья. – И что?
– Во-первых, я трахнул этих двоих. И вот это как будто сутками длилось…
Денни вздернул подбородок.
Девчонка тихонько вздохнула.
– С Денни трахаться неплохо, – сказал Шкет. – С ней тоже. Но иногда выходит немножко нервно.
– Денни?.. – сказала девчонка.
Тот сел на пятки, стрельнул глазами в Ланью, затем в Шкета.
– К примеру, – сказал Шкет, и руки его внезапно разошлись, – можем опять потрахаться. Вчетвером. Может, так лучше выйдет…
Девчонка сказала:
– Денни, я ухожу с Саламандром и его друзьями. Я же тебе говорила. Слушай, мне пора…
– А, – сказал Денни. – Ну ладно тогда.
– Уверена? – спросил Шкет. – Я-то о том, что, может, тебе так приятнее, если…
Девчонка замерла на краю антресолей.
– Слушай, – сказала она. – Ты, наверно, хочешь как лучше. Но ты просто не понимаешь. Это не мое. Может, ему подойдет, – она кивнула на Денни. – Я даже не знаю… А тебе как? – Это она Ланье.
– Не знаю, – ответила та. – Никогда не пробовала.
– Я не против, если кто-то смотрит, – сказала девчонка, – если друг. Но что мы делали, – она пожала плечами, – это не мое. – Она спустилась, остановилась – опять видна только голова. – Денни, до скорого. До свидания, – такой тон Шкет помнил по квартире на шестнадцатом в «Лабри». Спустя миг она обо что-то споткнулась, придушенно, испуганно сказала: – Ёпта… – и ушла.
