Шкет поглядел на Денни, на Ланью, на Денни.
– Мы… – начал он. – Мы просто… мы подумали, пойдем сюда, потому что, ну, там слишком людно. Ну, толпа, да.
– Ничего, – сказал Денни. Скрестил руки. – А мне можно посмотреть?
Ланья рассмеялась и села, спиной прислонившись к краю окна. На волосы ей лег шрам света из-за жалюзи.
Денни перевел взгляд на нее:
– Я это люблю. В смысле, иногда, это же я тут живу. Он знает.
– Конечно, – сказала Ланья. – Логично. – Кивнула и опять засмеялась.
– Мы хотели просто поговорить, – сказал Шкет.
– А, – сказал Денни. – А я подумал… ну, ты же вот предложил, что нам надо вчетвером… это. Всем вместе.
– Ты и правда живешь в странном городе, – сказала Ланья. – Может, я тоже. – Глянула на Денни: – А ты где живешь?
– Я – тут. – Денни сдвинул брови. – В основном.
– А. – После паузы Ланья сказала: – И вы друг друга того? Ну так давайте вы вдвоем тогда, – она вытащила из-под себя ноги, подняла коленки, уронила между ними сплетенные кулаки, – а посмотрю я. Я бывала в соседней комнате, когда два парня трахались. А в той же постели не была. Меня даже как бы заводит.
Шкет сказал:
– Да я-то имел в виду…
– Я поняла, – сказала Ланья. – Ты хочешь, чтоб мы с Денни трахались, а смотрел ты. Ну, – она пожала плечами, отбросила волосы и ухмыльнулась: – Я считаю, ты ничего, – это она Денни. – Я не против.
– Господи, – сказал Денни, – я даже не знаю… – и переключил эмоциональную передачу: – потому что, понимаешь, мы так и… – и снова переключил: – делали уже. Получилось ничего. Но… – Он оперся на кулаки, опустил бедра. – Просто это не ее… – Он глянул за край антресолей. – Ну, она сказала. И так я тоже никогда не делал.
– А, – ответила Ланья, сдвинув локти.
Шкет подумал: я по-прежнему не знаю, как ее зовут.
– Эй, – сказал он Ланье. – Иди сюда.
Ланья поджала губы, помялась, закаменев руками; а потом они смягчились. Она придвинулась.
– И ты тоже, дебил ебаный. – Денни прямо-таки рухнул на него сбоку. Шкет поймал его шею сгибом локтя. Ножи пролетели мимо лица Денни, смутного в полумраке. Шкет крепко обхватил Ланью за плечи – ладонь легла эполетой на блузку, ключицу, мускул. – Кто не играет, тот не смотрит.
Он собирался добродушно прижать их к себе, отпустить, может, еще шуточку, а затем отпустить и их. Но на миг почувствовал, что эти двое – совершенно разной температуры; и нечто в его собственном жаре сложилось, разрешилось, разошлось. А Денни (плечо горячее и по-прежнему пыльно-сухое) потянулся поперек его груди, положил два пальца Ланье на щеку (ее шея прижималась к Шкетову плечу прохладнее и мягче, словно только что высохла после дождя) и сказал:
– Ты… – и осекся, когда и она протянула руку, положила ладонь ему на шею.
Шкет сказал:
– Ага…
Она смотрела, и что-то случилось с ее лицом, стало тихим смехом, и она поглядела в глаза Шкету, и Денни, и снова Шкету, и прижалась крепче.
Денни вдруг дернул головой. Его ответный смех – резкий, режущий. Но напряг в этом смехе, если и был – подтаял.
– После сегодняшнего утра, – сказал Шкет, – только попробуй, хуесос, рот открыть – там тогда не мой хуй окажется…
– Шкет!.. – всерьез возмутилась Ланья.
Но Денни схватил ее за предплечье, сунулся лицом ей в ладонь.
У Шкета в механизмах между животом и пахом что-то напружинилось. Денни полез через него. Шкет вытянул между ними ногу – что-то заскреблось. Ланья оперлась на локоть. Рука Шкета притянула ее назад. Это неуклюже, подумал Шкет. Неуклюже! – и отчаяние, которое он сдерживал… сколько уже? – прорвалось. Ему показалось, он вот-вот заплачет. Вырвался лишь громадный безголосый вздох.
Денни положил голову Ланье в ладонь, лежавшую у Шкета на груди. И тихонько сказал:
– А мы не будем раздеваться… на этот раз?
Ланья другой рукой провела Денни по голове, взяла его за ухо.
– Не тяни, – сказал он.
– Я не тяну, – ответила она. – Я щекочу.
– А, – сказал он. А затем: – Приятно. – А затем, подняв голову: – Ты, может, сними хотя бы это.
(Шкет посмотрел на свою руку, так и зависшую в воздухе. Гомон в соседней комнате поутих.)
Ланья вдруг села.
– Ой-ё. Точно. – Надела одну из своих странных гримас. – Я даже не заметила!
Встав над Шкетом на колени, она приподняла его запястье, нащупала застежку. Шкет изумился донельзя, когда с ее руками сплелись руки Денни, и ножи открылись, отпали, и ничего не неуклюже: сбрую сняли, запястье покалывало.
Ланья поставила орхидею на подоконник под жалюзи, и орхидея замерла вертикально, высокой блестящей короной.
Шкет повертел освобожденной рукой, посмотрел, как гнутся волосатые костяшки и убитые кончики, – мозолистые ладони и суставы сжимались, разжимались, а потом рука устала, и задрожала, и упала. Кто-то подергал его за ремень. Кто-то стянул у него с плеча жилет. Шкет засмеялся, повернулся, а между тем через некую дверь в другой комнате вышло много людей.
Они занялись любовью.
Получилось энергично. Получилось грациозно. Получилось мощно. Он был теплом, что струилось вокруг них, между ними. Они были теплом, что струилось вокруг него, между ним и ними. Один раз, закрыв глаза, лицом во влажное одеяло, он провел рукой по ее грудной клетке, костяшкой большого пальца у нее под грудями (она затаила дыхание…), до плеча (…и выдохнула), а потом по руке, до сгиба ее локтя на животе Денни, и дальше, до кисти, сжимавшей Денни пенис.
Спустя миг его рука отодвинулась, наткнулась на дамбу ее бедра, перебралась. Он вдавил кончики пальцев в волосы у нее на лобке, скользнул вниз – взял в горсть, вдавил. Потрогал их гениталии – сначала одной, затем другому. Наконец рывком поднялся на колени, одно колено перенес через них, посмотрел, как они смотрят, поморгал. По щеке тек пот. Капля застряла в ресницах и задрожала. Он склонил голову.
* * *
Неужели в какой-то час, давался диву он, вместились четыре оргазма на троих? Теперь я понимаю, отчего поэт, хотя и может во всех завораживающих и психотропных подробностях обрисовать прелюдию, должен столь блаженную оргазмическую механику замещать звездочками или отступами: она распахивает такое, что становится понятно, почему, когда секс настолько хорош, можно сказать: «Секс – не главное», – и ощутить, что эти слова отражают некую тень истины.
Затем посреди своей аутопатетики он вспомнил: прежде чем можно будет как минимум заподозрить, что эти извивы мысли верны, с ними должны согласиться еще двое. Ухмыляясь, он приподнялся на руках, перелез через одного (задержался посмотреть на спящее лицо – задранное кверху, губы на миг сжались, ноздри раздулись, два пальца потянулись почесать нос и отпали, и все это во сне), поглядел на другого (на боку, губы приоткрыты, нижнее веко смято, чуточку приотворено над полоской глазного яблока, дыхание шуршит о свернутый кулак) и, достав у Ланьи из кармана и вставив в петлицу жилета авторучку, слез с антресолей, себе на голову стянув свою одежду.
