– Скорпионы, значит. Сюда тоже заглядываете, а?
– Это Шкет, – пояснил черный скорпион. – А я Флинт.
Имя, подумал Шкет (вспомнил, как Паук помогал бинтовать Сиаму руку на зыбком полу в автобусе…): думать о них не становится проще, даже если всплывают имена. С тем же успехом они все могли бы оказаться мной. Вместе с именем всплыл и восторг собственной безымянности. Но радость эта по-прежнему уныла и предсказуема, как банально Эдипов сон, что привиделся ему ночью после того, как в больнице к нему приставили психиатра.
– Это ты, что ли, Шкет? – Мужик поставил банку донышком на ременную пряжку. – И вы, ребята, собрались сюда охранять нас?
– Ага, черных стреляют – ломимся на Джексон.
Где-то далеко внутри болтали и смеялись другие черные.
– А что было? – спросил Шкет.
Флинт шагнул к нему ближе. (Шкет подумал: мне спокойнее. Ему, наверно, тоже.) Другие двое перетасовались, подстроившись под этот сдвиг.
– Тут кто-то стрелял? – спросил Флинт. – Днем, что ли?
– А то. – Ствол перепрыгнул в другую руку. – Типа снайпер. Круто, да? Днем сегодня, когда эта штука в небе висела.
– И что было?
– Кто-то залез на крышу «Второго Сити-банка» на углу и давай по людям шмалять. Вот так вот.
– Убил кого? – спросил Шкет.
Человек с банкой поджал губы до состояния черносливины.
Человек с ружьем ответил:
– Семерых где-то.
– Ёпта! – сказал Шкет.
– Кучно срезал четверых – пиу, пиу, пиу, пиу. Женщина еще была жива, но далеко уползти не могла. А потом кто-то вышел им помочь – думали, этот уже свалил. А он опять встал и снял троих. И сбежал.
– Белый был, кстати. – Человек с банкой помахал банкой. – И приперся аж сюда ниггеров стрелять.
– Женщина умерла, эй… когда? – спросил Флинт.
– Вскоре. Но она про мужика, который стрелял, не говорила. Другие видели. Так и узнали, что он белый. – Мужик с банкой допил, отшвырнул банку. – И скорпионы, значит, – (банка звякнула и подпрыгнула), – придут на Джексон нас охранять? Чтоб белые уебаны не шмаляли по людям на улицах?
Ружье выпрямилось.
– Нам скорпионья охрана без надобности. – И пренебрежительно: – Ёпта.
– Вот и хорошо, – сказал Шкет. – Потому что мы никого не охраняем.
Все это как-то знакомо. Вроде кого-то подстрелили с крыши…
Двое неловко переглянулись.
После паузы Флинт подтвердил:
– Это не наше дело.
Человек с ружьем сдвинул ствол на плечо:
– Не, нам охраны и не надо.
– Мудаков на крыше «Второго Сити», которые по людям шмаляют, нам тоже не надо. – Человек без банки пощупал пряжку, будто соскучился по своей банке. – А то, знаете, врачей-то нету. И гробовщиков тоже.
– И куда их дели? – спросил Флинт.
– Положили вон там в доме. Дня три-четыре – и люди, проходя мимо, начнут на другую сторону перебегать.
Человек с ружьем не засмеялся.
– А скорпионы-то чего тут забыли? Что, как солнце встанет, – приклад стукнул об асфальт, – вы все сюда ломанетесь?
– Джордж позвал меня в гости, – ответил Шкет. – Я с ним виделся в церкви у пастора Эми – он сказал прийти с ним повидаться.
– Ага, – поддержал Флинт. – Мы к Джорджу.
После паузы один сказал:
– А.
– Ну заходите, чего? – сказал другой. – Валяйте внутрь. Он там.
– Пошли, – сказал Шкет Флинту.
На полпути по коридору Флинт сказал:
– Как думаешь, он прежде оружие-то в руках держал? Он им так машет – того и гляди ухо себе расхерачит, или нос, или там бошку свою.
– Или мою, – сказал Шкет. – Да, я вот тоже подумал.
Три фонаря висели гроздью. Белый магний резко высвечивал конторский линолеум, больничные желтые стены. За железной дверью лифта – паутина теней на шлакоблоках.
Он знал, что как-то отреагировал, но не понял, какую выдал реакцию.
– Куда девать тела? Что-то мне не улыбается в третий раз наткнуться.
Флинт за ним наблюдал.
– Почему у тебя орхидея на шее? Вначале, в универмаге, ты ее на кожаном ремешке носил.
– Да, – сказал Флинт. – Но ты носишь на шее.
– А. Я так и подумал.
Из-за угла донеслись голоса.
– Слышь.
Флинт повернулся. По черному винилу скользнули обломки света.
– Чё?
– А вы что подумали, когда я пришел? Ну, в универмаг?
Флинт рассмеялся – точнее, хрюкнул. Похоже, смутился. Подтянул штаны на животе, почесал дважды перечеркнутое «Т» шрама аппендэктомии над ремнем. Костяшки у него были гораздо темнее прочей кожи; просветы между пальцами будто смазаны пеплом.
– Вы что подумали? Колись.
Флинт пожал плечами и покачал головой, утрясая улыбку в желтых уголках глаз.
– Мы… ну, мы знали, что ты придешь. Но не знали, что тогда. Помнишь, мы тебя разбудили утром в парке?
Шкет кивнул.
Флинт тоже кивнул, словно эта отсылка что-то объяснила, и посмотрел в конец коридора.
Шкет зашагал дальше.
На вечеринке я раздаю сто пятьдесят экземпляров своей книги, и музыку приглушают, и все сидят на полу, скрестив ноги, читают так внимательно, что можно бродить среди них, наклоняться и рассматривать, как по лицам скользят гримасы, от смеха через сочувствие к глубочайшему волнению.
От книжек под ремнем потно. Скатилась капля, пощекотала ягодицу.
Шкет и Флинт вошли в широко распахнутые двери.
А он думал, тут музыка.
– …хочет еще, нужно еще, и найти бы выход еще: Время, – кричала женщина над редкой толпой, – наш герой! – В темной сутане она раскачивалась на возвышении – или, может, на столе, коленками вровень с самой высокой, коротко остриженной, черной (с неотчетливой бурой плешью посередке) головой. – Время – наш злодей! – Пастор Эми Тейлор, в тридцати ярдах от двери, на другой стороне балконного зала, потрясла головой и кулаком, взглядом сверля тянущих шеи мужчин и женщин с лицами цвета чернозема, песка и всевозможных промежуточных оттенков земли. – Где этот город? Из времени вычеркнут! Где он возведен? На грани истин и лжи. Не правды с обманом – о нет. Нет. Никакого величия. Мы валимся в бездну выдумок врассыпную, невинных оплошностей зрения, блистательных рассуждений, ошибочных и смертельных; о, в нашей вселенной истина – самая редкая птица. Да, мы и здесь оступаемся на насыпи языка, на зыбучем пепле желания.
Флинт тронул Шкета за локоть. Лицо странное – впрочем, Шкету было еще страннее. По стенам фонари. Тени многочисленны и тусклы на линолеуме цвета крови. Неподалеку гирлянда из креп-бумаги завалилась за горшки с… не с пальмами. С кактусами!
