– Чё?.. – не получил ответа, дернул плечом и опять удалился.
Я не отвечаю, потому что нечего сказать. Она отворачивается и невидящим взглядом сверлит какую-то груду постельного белья на полу – уверена, что ответа требуют от нее.
Можно уйти – пускай ждет одна.
– Осторожно, – за его спиной сказал Флинт.
Шкет обернулся.
– Держу. – Харкотт подкинул лодыжки Доллара под мышкой.
– Свалите его там где-нибудь, – сказал Саламандр. – Оклемается.
Джун тоже обернулась. Шкет оценил, как прекрасно, невзирая на нервозность, она выказала интерес, но воздержалась от истерики.
Долларово плечо долбанулось об дверь.
– Вон туда его, а? – Флинт бесцеремонно схватил Доллара за локоть и втащил в комнату.
– …видал? Видал, как они его отделали? Он снаружи стоял, и все, не убегал, ничего, а они к нему. Ёксель, не очень-то даже и старались. Саламандр как врезал ему в третий раз, он и упал. Даже нос не расквашенный. Вот глаза нехорошие, это да…
Щека под глазом распухла и ободрана. Руки у Доллара хлопали по бокам. Ремень расстегнут.
– По-моему, придуривается, – сказал Саламандр Шкету, скребя голову ногтями. – По-моему, не хотел, чтоб его дальше били, и придуривается. Но придуривается неплохо так.
– Не побежал, когда вас увидел? – спросил Шкет.
– Куда ему бежать? – Саламандр левой рукой обхватил правый кулак. Веснушчатые костяшки кровоточили. – Вон туда его киньте.
Шкет посмотрел, но рук Флинта ему не было видно.
Из чулана опять вышел Ангел, огляделся, сказал:
– Да господи боже… – потряс головой и опять удалился.
Собор под окном закрыл было книгу, но снова открыл.
– Его положили к Эдди на?.. – начала Джун.
Двое в дверях переступили с ноги на ногу. Контрапунктный храп голых скорпионов ни на долю не сбился.
– Извиняюсь, а? – Зыркнув злобно, Эдди обогнул Перца. Подошел к своему матрасу, присел на корточки и выдернул у Доллара из-под руки моток цепей. Оглянулся на Шкета: – Отделали его? – Покачал головой, взял одеяло и натянул Доллару на плечи.
Это, подумал Шкет, ради нее. Под одеялом тут слишком жарко.
Надевая цепи, Эдди вернулся к двери:
– Ты чего пришла?
– Не знаю… правда, я не знаю… не понимаю, как ты можешь…
Харкотт и Флинт рассосались. Саламандр покосился на Джун, похмурился Шкету и тоже ушел.
– Пошли, – сказал Шкет. – Хотите поговорить? Пошли на веранду. Люди же спят, ну?
Шкет пропустил их вперед и зашагал за Эдди замыкающим.
Дверь в туалет стояла нараспашку; Накалка – да, вот как зовут стриженую белую, внезапно вспомнил Шкет, – срала поутру, спустив джинсы на икры и положив «Вести» на колени.
– Сюда, – Эдди показал Джун через плечо.
Джун свернула в дверь и сказала:
– Ой, изви…
– А? – Струя у Ворона оборвалась. – Там туалет занят, – объяснил он растерянно в ответ на растерянный взгляд Джун; и его моча снова застучала по раковине.
– Давайте-давайте. – Шкет загнал их на крыльцо. – Он сейчас закончит.
Ворон стряхнул, запихал себя в штаны:
– Ага, я все.
Это было задумано, самодовольно решил Шкет. Быть не может, что ненароком.
Ворон вышел…
– Остальных я спроважу, – сказал Шкет.
…и снова просунулся в дверь.
– Эй, я хотел воду в раковину пустить, да?..
– Потом, – сказал Шкет.
– Ладно. – И Ворон ушел.
Джун смотрела в окно. Эдди наблюдал за ней и тягал себя за волосы на затылке.
– Ты чего хотела-то?
Джун обернулась.
– Я думал, – сказал Эдди, – вы уедете. То есть я думал, мама с папой увезут вас с Бобби в другой… город.
– Ты ему не сказал, – спросила Джун, – про Бобби?
– Я три минуты назад узнал, что он твой брат, – сказал Шкет. – Джун столкнула Бобби в шахту лифта, сломала ему шею, нечаянно. Он умер. – И в тот же миг лицо Джорджа заполонило мысли, отключив все прочие реакции.
– Мама очень больна, – сказала Джун. – Сильно нездорова. И я волнуюсь за папу. Он, знаешь, каждый день ходит на работу; невзирая ни на что. Но теперь иногда не возвращается домой по три, по четыре дня…
– А? – Эдди задом привалился к стиральной машине. – Что?.. – и вовсе не в ответ на слова Джун.
– Я так боюсь, я не… знаю, что делать. Честное слово!.. – Она запиналась по-прежнему, но каждая синтагма звучала тверже. – Ты ушел, и все… все разваливается. Все, Эдди. Ты ушел – и как будто… как будто затычку вынули и все утекло. Все, что было.
– Господи боже… – Эдди смотрел в пол и мотал головой. – Бобби?..
Она ходит кругами, подумал Шкет, она ходит кругами, божественно банальная, отвергая вину и невинность; одна ее упертость – уже героизм!
Кусая губы, Джун тоже покачала головой:
– Ты к нам вернешься?
И догнавшая первую мысль: она всего лишь семнадцатилетнее гиперопекаемое божество. (Где-то сластолюбиво ухмыльнулся Джордж.)
– Ну, – сказал Эдди, – а зачем?.. – А потом сказал: – Бобби умер? И папа больше не приходит?
– Иногда, – ответила она. – Ой, он приходит…
Эдди посмотрел на нее:
– А мне зачем возвращаться?
– Ну, если ты хорошо оденешься, и пострижешься, например, и перед ними извинишься…
– За что мне извиняться! Он сказал, что меня убьет, если я вернусь!
– Но это же просто потому…
– Они начали первые, – сказал Эдди. – Они начинают всякий раз, когда я прихожу, и прекратить это я не могу. Я не знаю как. Я потому и ушел…
– Но если ты извинишься за свои поступки…
– За что мне извиняться? Ага, извините, что, как ни приду домой, они едят меня поедом, пока не озверею, а потом звереют сами! Извините, что болеет мама, извините, что папа такой весь огорчился. Извините, что Бобби умер. – Эдди насупился и после паузы спросил: – Ты его убила?..
Джун заплакала – беззвучно полились слезы.
– Ой, эй, я же… слышь, я не хотел… – Руки на бедрах сжимались, и разжимались, и сжимались – Шкет узнал жест, что предшествовал Саламандровой ярости.
– Ты мог нас увезти!.. – Она разрыдалась в голос. Насколько Шкет понял, прорыдала она: – Из этого ужасного города! – Но сквозь всхлипы речь ее была невнятна, как у некоторых черных с Джексона. В конце концов она захлопнула рот, потерла глаза, шмыгнула носом. – Хоть бы меня кто-нибудь… отсюда увез!
