– Короче… «Эдди» – это меня сестра и предки так зовут. А тут народ зовет Тарзаном.
– Тарзаном? – Это был вопрос, но интонация нисходящая, а не наоборот.
– Ага.
– Понял.
Эдди повернулся к двери.
– Эй, Тарзан?
– Что?
– Жалко, что с твоими родными так.
Эдди улыбнулся, скупо и мельком:
– Спасибо. – И ушел.
Вернулся Ворон, сказал:
– Да ёпта! Все шурупы мне раскидали к хуям! – Поцыкал зубом, присел на корточки и принялся скатывать шурупы в кучку, исчезнув за краем антресолей.
Я прихожу. Я ухожу. Но не уйду – останусь. Из этой клетки чересчур легко слинять. Вот это нас и держит? Уйти из города: от одной мысли у меня слабеет поясница и разжижается разум – до того, что лучше просто забыть, едва мысль миновала. В ожидании слова, что раздвинет, железно шурша, эти стены, никак не начать. Строя кадр, куда влезет день, я пухну от ужаса пред своей неспособностью, что бы ни делал, отличить время после от времени до.
– Привет, а что ты тут починяешь? – спросила она.
– Да железяку тупую… – ответил Ворон.
Денни захлопнул Эшера, перекатился и свесился через край:
– Эй! Ланья!
– Привет, птенчик. А Шкет там?
– Да, вот он.
– Мне места хватит? – Затем ее голова показалась над краем и нахмурилась: – Тут лазить труднее, чем раньше по лестнице.
Шкет встал на колени и взял ее за плечо. Денни уже был у края – тоже помогал.
– Эй, мне самой проще. Ну-ка… – Она скривилась. – Э… нет, будьте любезны. Я справлюсь. – Она подтянулась, один раз чуть не соскользнула. – Вот. – Перевела дух. – Теперь главное спуститься.
– Ты пришла к нам в гости!
– Еще бы, – ответила она Денни, который уже сложил руки ей на коленку. – Я же сказала, что приду, нет? – Взяла за руку Шкета, взяла за руку Денни. – Тэк сказал, ты видел, из чего у меня будет платье. – Она была в джинсах и бежевой блузке. – Ну и ладно, что не сюрприз. А ты решил, какую рубашку наденешь, Денни?
– Я подумал, – сказал тот, – можно взять все три и иногда переодеваться.
– А ты что наденешь?
– Что на мне, – ответил Шкет.
Ланья поразмыслила.
– Штаны сначала постирай. Дай мне, я постираю в машинке. У нас в подвале одна работает.
– У меня только одни штаны, – сказал Шкет.
Ланья рассмеялась, отпустила их руки и заползла вглубь.
– Я зато побреюсь.
– Я думала, ты бороду отращиваешь.
Ворон снизу крикнул:
– У меня бритва есть – если хочешь, бери. Ее все берут.
– Я, наверно, уже брал, – сказал Шкет. – Спасибо.
– Я все утро и весь день учительствовала, – сказала Ланья. – А вы тут что делали?
Денни пожал плечами:
– Ничего. Толком ничего. Мы тут вообще ничего не делаем. – Денни вытащил из-под себя сапог и задом отодвинулся очень близко к краю. – Доллар пытался раскроить Саламандру череп доской, а Шкет вмешался и их разнял…
– …гаденыш, – Шкет подвигал плечом (еще больно), – чуть руку мне не отгрыз…
– …и мы его выставили, но Саламандр, и Флинт, и Харкотт пошли и все равно его отмудохали. Теперь лежит в доме, отмудоханный.
– Мы тут особо ничего не делаем, – сказал Шкет. – Ни за что не угадаешь, кто в гости приходил. Ушла прямо перед твоим приходом.
– Кто?
– Джун Ричардс.
– Это с какого перепугу?
– У нее тут брат.
– Я думала, он упал в шахту лифта и сломал шею.
Денни сказал:
– Это был ее брат?
– Другой брат, – пояснил Шкет. А затем Денни: – А этот ее брат – Тарзан.
– Да, я же тут сидел. Забыл уже?
– А.
– Чего хотела?
– Семейные неурядицы.
– Я думала, ты уже нахлебался неурядиц в этой семье.
– Вот и я думал. – Шкет лег головой Ланье на колени. – Как тебе наше новое гнездо?
– Можно не стесняться?
– Не нравится? – Денни пересел к ней под бок. – А по-моему, клево. Гораздо лучше предыдущего.
– По пути от двери до туалета, а затем сюда я раз семь заново спросила себя, как вы это терпите!
– Да ешкин кот, – сказал Шкет, – мы с тобой сколько дикарями жили?..
– Так это в лесу, на воздухе! И мы почти все время были одни – ну, хотя бы вдали от людей.
– По-моему, ей тут не нравится, – поник Денни. – Лучше ведь стало, нет? У нас тут матрас…
– У вас тут полсотни человек в доме, куда не влезет…
– Двадцать, – поправил Шкет. – Ну, двадцать пять.
– …На крыльце, в кухне, в гостиной, на веранде и в двух дальних комнатах я насчитала двадцать восемь – в доме, где будет тесно пятерым или шестерым! У заднего крыльца куча говна – человеческого, я полагаю, – что вполне понятно, поскольку у вас всего один туалет. Где я, кстати, побывала, и это не опишешь пером. Как ты кормишь всю эту ораву? Я видела вашу кухню!
– Мы неплохо кормимся, – сказал Денни. – Я считаю, мы питаемся неплохо.
– Тут же не остаться одному. Я бы на стенку полезла!
– Знаешь, – сказал Шкет, – с одиночеством занятная штука. Если в комнате двое-трое, очень трудно остаться одному. А если девятеро или десятеро, тем более когда живете все вместе, едва охота побыть одному, надо просто подумать: хочу побыть один – и всем есть на кого переключиться, и ты один. Я на первом курсе Колумбии жил в квартире с двумя соседями; у нас было четыре комнаты, и это было невозможно. А пару лет спустя я декабрь, январь, февраль и март прожил в трех комнатах на Восточной Второй улице в Нью-Йорке с десятью парнями и десятью девчонками. Холод был собачий, и мы торчали там целыми днями. Только и делали, что жрали, еблись и торговали травой; лучшее время моей жизни.
– Правда? – Затем она прибавила: – А сейчас как, если сравнивать?
– Сейчас – не оно. Но бывало гораздо, сука, хуже.
– У нас полно вкусной жрачки, – сказал Денни. – Хочешь есть? Я, наверно, могу тебе что-нибудь состряпать.
– Спасибо, птенчик. Но я только что пообедала.
– У нас там было гораздо чище, – сказал Шкет. – Может, потому что девчонок побольше.
– Свинский сексист, – сухо сказала Ланья. – Ввозить оптом рабскую силу, чтоб тарелки мыла и…
– Я не свинский сексист, – возразил Шкет. – Я красный голубой извращенец.
