Жрец шмыгнул носом и вынул руку из кармана.
Накалка старательно не откашливалась.
По дороге домой Шкет перебирал воспоминания о том, что творилось в набеге Кошмара на «Эмборики». Сбоку шагали черные – и среди них белокурый Тарзан. Ворон, обхватив Тарзана за плечо, говорил:
– …сестра? Чувак, да у тебя сестра красотка. Я таких красивых сестер, кажись, в жизни не видал. Ты уж нас сведи. Ууууу-ии! – На «ии» он свободной рукой дернул себя за промежность и чуть не повалил Тарзана.
– Далась тебе его сестра, ну? – сказала Сеньора Испанья.
– Да ёпта, – рявкнул Ворон через плечо, тряся всей своей шевелюрой. – Мы с Тарзаном друганы. Да, Тарзан? – а тот ухмыльнулся поверх его руки у себя под подбородком.
– Тарзан, – буркнул Флинт Шкету, – и обезьяны, бля!
– Эй! – Джек-Потрошитель пихнул Флинта в плечо. – Это кто, обезьяна, бля, ниггер?
Но когда Шкет и Флинт обернулись, Потрошитель раскорячил ноги, отвел руки, заковылял и заворчал. Вкруг головы мотались цепи. То и дело он останавливался и снизу вверх скреб бока.
Саламандр засмеялся громче и резче прочих – смех взлетел и стих, точно откликался на нюансы спектакля, которых больше никто не уловил.
Ворон по-прежнему обвивал Тарзана; оба шатались на ходу. Лицо у Ворона стало затравленное и угрюмое. Тарзан, свесив кисти с карманов и болтая локтями, на качком ходу улыбался в мостовую – доволен был, что оказался в центре такого внимания.
Назавтра настало:
Воскресенье. 1 января 1979 года.
(Заголовок:)
* * *
– Точно не хочешь? – спросил Шкет Перца. Лицо у Шкета еще горело после бритья.
– Не. – Перец нервно топтался у двери ванной. – Не, я не любитель. Народу куча, я никого не знаю. Ты иди, расскажешь потом. Я вина из винного припер.
– Ладно. – Шкет убрал руку с его плеча.
Из ванной вышел Саламандр:
– Слышь, точно не надо наряжаться?
– Наденешь цепи, – ответил Шкет, – и огни, и жилет – и костюм готов.
– Лады, – сказал Саламандр. – Как скажешь. Видал Кошмара? Штаны из красного бархата, отпад вообще. Прямо как, сука, черный!
Шкетов праздничный наряд – помимо мытья и бритья – ограничивался медной орхидеей на шее. В коридоре – капля воды на ходу побежала по голой лодыжке – его остановил Потрошитель и зашептал:
– Ты что, правда разрешишь пацану явиться в таком виде? – И это было уже третье замечание насчет Малыша, который пришел десять минут назад – голый (как и было обещано) и грязный (как обычно), в обществе Кошмара, Леди Дракон и Адама.
– А то.
– Ни хера себе. Я должен это видеть. Я вообще дома хотел остаться. Но на это я просто обязан посмотреть.
– У него все как у тебя, только еще крайняя плоть, – сказал Шкет. – Успокойся, а?
– Да пожалуйста! – Потрошитель широкой черной ладонью отмахнулся от сомнений. – Пожалуйста. – Засмеялся и пошел дальше.
Кошмар в гостиной обернулся и что-то Шкету сказал, но хохот изувечил слова до полной непостижимости. Остальные тоже хохотали. Густая Кошмарова коса блестела помадой. Бархат придавал алого щегольства его кожаному жилету, цепям на шее, окованным мотоциклетным сапогам и уставному ремню.
– Кошмар, – говорил Сиам (носивший теперь маленький бинт), – у тебя штаны сползли! Булки выпирают, как сиськи!
– Ёпта! – Кошмар погладил огромное плечо. – Они любят смотреть на мои мускулы! – От шрама остался только след.
Слушая смех, Шкет глянул на свое плечо.
Леди Дракон сидела на диване, скрестив ноги: белые «ливайсы», белые сапоги, водолазка из серебристого ламе и белая куртка «ливайс» с оторванными рукавами. Обычные цепи (навестила скобяную лавку?) сменились серебряными – или как минимум из нержавейки. Ногти выкрашены платиновым. Смехом обнажив большие пятнистые зубы, Леди Дракон запрокинула голову, и под жесткими волосами блеснул пот. Она была раскованна, элегантна и пугала до смерти.
Адам, бурый и унылый, в мешковатых штанах и кроссовках, примостился на подлокотнике дивана.
Малыш сидел перед ним на полу, поставив одну грязную ступню на другую, обнимая бугорчатые коленки, нечистыми ладонями обхватив нечистые локти, улыбаясь, как довольная белобрысая крыса.
– Эй! Эй, харэ! Вы послушайте! – Откровение – белокурее Тарзана (который стоял у кухонной двери и непонятно дулся), белокурый, как Зайка, – пристроился на спинке кресла, перевернул «Вести» и сдвинул цепи вбок. Цепей он носил вдвое больше остальных, сплошь латунь и медь. – «…Вчера под вечер ходили по улицам Джексона, вселяя страх в местных жителей». Как вам? Вы вчера вселяли страх в негров? А? – Кожа у него лучилась розовым – с некоторыми бледными телами так бывает от сильного мороза или сильной жары. – «…Творя акты вандализма, ущерб от каковых не представляется возможным оценить, буйная банда черной и белой молодежи, увешанной цепями, которые мы привыкли видеть на скорпионах…»
– Ничего мы не вселяли! – Денни (черная рубашка, серебристая бахрома под цепями-жилетами) сидел под стенкой. – На улице и не было, сука, никого!
– Это потому, что вы вселили в них страх, – объяснил Откровение. – Что непонятно?
– «…вломились во „Второй Сити-банк“»?..
– Ёпта, – сказал Шиллинг (одолживший у Денни одну рубашку), – мы же вчера ничего не сделали.
– Мы, блядь, банк ограбили! – возразила Накалка (конфисковавшая другую). – Как это «ничего не сделали»? Мы ограбили целый, сука, банк! – И она в восторге заломила руки.
– Бля. Банк? – переспросил Кошмар. – Круто вы поднялись, люди.
Паук, самый молодой, самый черный и самый дылда у Шкета в гнезде, привалился к стене, потирая цепи на груди, зеркаля Адама.
– «…при нынешнем положении в Беллоне ни одного участника подобного инцидента практически невозможно идентифицировать. Все имеющиеся у нас сведения поступили от людей, сидевших за прикрытыми ставнями и запертыми дверями…»
– Так и вижу, – сказал Доллар слишком громко даже в царящем веселье, – как эти мудоебы пялятся на нас в глазки́. Сидят и пялятся, сука!
– «…численность их, по разным оценкам, составляла от сорока до маловероятных плюс-минус двухсот человек…»
– То есть что, – вопросил Саламандр, удовлетворенно растягивая губы, – мы вдвадцатером нашумели так, что они решили, будто нас под двести?
Он стоял триумвиратом с Харкоттом и Флинтом; все трое, верные принципам, переодеваться не стали.
На Флинте черный виниловый жилет.
На Харкотте проектор, и шрам, и бирюзовая пряжка.
Между Харкоттом и Саламандром Шкет заметил миниатюрную девушку в бордовых джинсах. Голубая блузка очень чистая, но мятая. Девушка то и дело подносила руку к воротнику, разглаживала, осматривала себя и снова разглаживала воротник. Впервые Шкету показалось, что она красивая. Он прикинул, какой видел ее прежде и что изменилось.
