Эрнестина Трокмортон сказала:
– Капитан! Шкет! А, вот вы где, – и заговорила явно с одним Кэмпом.
Шкет с извинениями откланялся, размышляя, не ангел ли она в самом деле, и спустился в сады.
Объятая пожаром цвета изумрудов и индиго, по мосту шла Ланья.
– Эй, – сказал он. – Не видела Денни?
Она обернулась:
– Вот ты – не видел. А ему одиноко.
Пол Фенстер, держа бокал под подбородком, обогнул Шкета и сказал:
– Господи боже, вы не поверите, что творится в «Апреле». Я уж и не думал, что выберусь. – И засмеялся.
Ланья не засмеялась и спросила:
– Что?
– Там целая толпа черных ребят – и у них целый спектакль. С ними белый мальчик, зовут Тарзан, и они выступают! И конечно, этот Роджеров симпатичный полковник из Алабамы тоже там – я рассказывал, он мне всю душу вымотал, пока я тут жил, – и он, разумеется, хохочет громче всех. Они на деревьях раскачивались, без шуток!
– А ты что делал? – Ланья уже смеялась.
– Обильно потел, – ответил Фенстер. – И прикидывал, как бы слинять. Знаете, есть такие люди – приходят на вечеринки в беретах и болтают о том, как бы мебель спереть; вот я их уже понимаю. Но таким, видимо, хватило ума уехать из Беллоны, пока еще ум помогал. А эти игры в Степина Фетчита
[47] – короче, давненько я такого не видел, я вот к чему.
– Страдания, если не ошибаюсь, приближают нас к сердцу чего-то там, – сказал Шкет.
– Я, – ответствовал Фенстер, – очень, сука, надеюсь! – Он заворчал (приматно?) и ушел по мосту.
Ланья взяла Шкета за руку:
– …Денни?
– Ага.
– Я только что его видела. – Ее платье черно мерцало. С подола наползало серебро. – В «Марте». – И она указала подбородком.
Он сказал:
– Ты прекрасна.
И подумал: она печальна.
– Спасибо. Тебе правда нравится платье?
Он кивнул, все кивал и кивал, и вдруг она рассмеялась и пальцами закрыла ему рот.
– Верю, верю. Но уже подозреваю, что это перебор. Я-то планировала стоять столбом в изысканной уединенной беседке, в окружении свиты, а не носиться колбасой. Интересно, куда делся Роджер?
Шкет своими теплыми ладонями прижал к лицу ее, прохладные.
– Пошли поищем Денни.
У нее на талии занялась заря.
– Ты поищи, – сказала Ланья. – А я тебя найду потом. – Алое солнце в желтом гало затмило серебристую луну.
Он не понял, почему так, но ответил:
– Ладно, – и оставил ее на мосту.
В «Марте» ручей растекался прудом под чешуей недвижной листвы.
– Я этой гадине сказал! – Доллар покачивался на кривых ногах. – Я сказал этой гадине. Когда она такое учудила, да? Я ей высказал.
Денни сидел по-турецки на каменной скамье и, похоже, особо не вслушивался.
Шкет обошел пруд.
– Волну гонишь на моем празднике?
Доллар дернул головой; испугался.
Денни сказал:
– Доллар ничего такого. Он ничего не сделал.
– Я ничего не сделал, – эхом откликнулся Доллар. – Клевый праздник, Шкет.
Шкет положил руку ему на рябой загривок и сжал.
– Ты веселись. И не парься, ага? Места полно – гуляй где хочешь. Что-то припарило здесь – иди туда. Что-то припарило там – иди еще куда-нибудь. Если в третий раз припарит – скажи мне. Ясно? Сегодня странных солнц в небе нет.
– Да все нормально, Шкет. Все хорошо. – Испуганная улыбка погасла; Доллар просто погрустнел. – По чесноку.
– Вот и славно. – Шкет отпустил его шею и посмотрел на Денни. – А тебе как? Весело?
– Ну, наверно. – Расстегнутая рубашка выбилась у Денни из штанов. – Ага.
В оплетенные плющом ворота вошли скорпионы и прочие с Эрнестиной Трокмортон во главе.
Доллар сказал:
– Ой, эй! – и потрусил, позвякивая, следом, вкруг пруда и в другие ворота.
– Я это сниму. – Денни выпростался из жилета, достал пульт, выбрался из рубашки и сел, в одной руке вертя пульт, другую повесив на цепи. – Ланья говорит, у меня хорошо получается. Ни хера себе приблуда, а?
Шкет сел и положил руку на его сухую узловатую спину. Во взгляде мальчика мелькнуло некое облегчение.
Шкет погладил его по спине.
Денни спросил:
– Это ты зачем так? – Но улыбался в колени.
– Потому что тебе нравится. – Шкет с нажимом двигал рукой вверх-вниз по острой лопатке. От каждого нажатия Денни покачивался.
– Порой, – сказала Ланья, и Шкет обернулся, – я вам двоим завидую.
Шкет не перестал гладить Денни, а Денни не поднял головы.
– Почему? – Денни шевельнул плечами, поскреб шею.
– Не знаю. Видимо, потому, что ты можешь сказать другим… сказать Шкету, что хочешь такого, о чем я побоялась бы попросить.
– Почесать тебе спинку? – спросил Шкет.
– Да, – ухмыльнулась она. – Но не сейчас.
– Я смотрю, – сказал Шкет, – как вы играете. Кидаетесь друг в друга чем попало, таскаете друг друга туда-сюда. Я завидую вам.
– А ты?.. – Ланья потянулась к плечу Денни.
Но тот вскочил и шагнул вперед.
Шкет не понял, видел ли Денни ее руку; посмотрел, как ее лицо скользнуло сквозь обиду, а рука отдернулась.
Денни развернулся на кромке пруда и засмеялся:
– Ай, да вы оба… – И повернул ручку.
Ланья от шеи до подола заблистала чернотой; чернота пошла серебристым зерном; ее окатило алым.
– Эй, видала, я научился!
– Не то слово, – ответила Ланья.
Шкет встал и взял ее под руку:
– Пошли.
– Куда мы?..
Шкет ухмыльнулся:
– Пошли!
Она задрала бровь и пошла в остром любопытстве.
Денни пошел следом; его растерянность была отнюдь не так остра.
За поросшей плющом скалой Эрнестина глаголила:
– …кусковое крабовое мясо, не крабовые палочки! Потом яйца. Потом немножко хлебных крошек. И специальной приправы для краба. В Трентоне мне приходилось заказывать ее из Мэриленда. Но миссис Альт – и не могу описать, как я удивилась, – нашла целую полку в магазине на Темпл…
