– Ну, какие-то идеи у тебя же должны быть!
Она порылась в сбившемся одеяле и достала… тетрадь? Он узнал обугленную обложку.
Прикусив губу, пошелестела страницами. Остановилась, протянула тетрадь ему:
– А здесь твоего имени нет?
Список на две колонки, аккуратными печатными буквами, авторучкой:
– Это что за херня? – запаниковал он. – Тут какой-то Кит с индейской фамилией.
– Так это твое имя?
– Нет. Нет, не мое.
– У тебя вроде есть индейская кровь.
– Чероки была, блин, моя мать. Не отец. Меня не так зовут. – Он снова посмотрел в тетрадь. – Тут есть твое имя.
– Нет.
– Колсон!
– Моя фамилия. Но меня зовут Ланья, а не Вирджиния.
– А Вирджиний среди твоей родни нет?
– Раньше была двоюродная бабка Виргилия. Честно. В Вашингтоне жила, и я ее видела раз в жизни, лет в семь или восемь. А других имен ты не помнишь? Как звали отца?
– Не помню.
– А мать?
– …как они выглядели, но… на этом всё.
– Сестры, братья?
– …никого не было.
После паузы он потряс головой.
Она пожала плечами.
Он закрыл тетрадь и нащупал дар речи:
– Давай притворимся, – и тут ему стало интересно, что там во фрагменте, который после списков, – будто мы в городе, заброшенном городе. И он горит, да? Все электричество вырубилось. Ни телекамер, ни радио, так? И снаружи все про этот город забыли. Отсюда ни словечка не доносится. И сюда ни словечка. Притворимся, будто весь город затянуло дымом, ага? Но теперь даже не видно огня.
– Только дым, – сказала она. – Давай притворимся…
Он вздрогнул.
– …мы с тобой сидим в сером парке серым днем в сером городе. – Она поглядела в небо, сдвинула брови. – Совершенно обычный город. Воздух ужасно загрязнен. – Она улыбнулась. – Я люблю серые дни, вот такие, без теней… – Тут она увидела, что он вонзил орхидею в бревно.
Прикованный к коре кулак трясся среди ножей.
Она уже стояла подле него на коленях.
– Я тебе скажу, что давай сделаем. Давай это снимем! – Подергала застежку на браслете. Его рука тряслась у нее под пальцами. – Вот так. – И его кисть очутилась на свободе.
Он тяжело дышал.
– Это, – он посмотрел на оружие, замершее на трех точках, – опасная дрянь. Не трожь ее нахуй.
– Это инструмент, – сказала она. – Он может тебе пригодиться. Просто надо понимать, когда к нему прибегнуть. – Она гладила его руку.
Сердце его успокаивалось. Он вздохнул, очень глубоко.
– Тебе надо бы меня бояться, знаешь ли.
Она моргнула:
– Я и боюсь. – И села на пятки. – Но я иногда хочу пробовать то, чего боюсь. Больше здесь незачем быть. Что, – спросила она, – с тобой сейчас случилось?
– Чего?
Она приставила три пальца к его лбу и показала блестящие подушечки:
– Ты вспотел.
– Я… вдруг стал очень счастлив.
Она нахмурилась:
– Я думала, ты перепугался до смерти!
Он откашлялся, попытался выдавить улыбку:
– Это как будто… ну, ты вдруг очень счастлив. Я был счастлив, когда вошел в парк. А потом вдруг… – Он тоже гладил ей руку.
– Ладно, – засмеялась она. – Нормально.
У него свело челюсть. Он распустил мускул и проворчал:
– Кто… что ты за человек такой?
Ее лицо распахнулось удивлением и досадой:
– Ну, давай разбираться. Умная, обворожительная… на восемь… на четыре фунта тяжелее ошеломительной красоты… так я себе говорю; моя семья богата – и деньгами, и связями. Но сейчас я против этого бунтую.
– Понял.
Лицо у нее было почти квадратное, маленькое, совсем не красивое и притом приятное.
– Вроде всё по делу.
Юмор улетучился из этого лица – осталось только удивление.
– Ты мне веришь! Какой ты лапочка! – Она внезапно поцеловала его в нос – и не то чтобы смутилась; скорее, похоже, прикидывала удачный момент для некоего важного жеста.
А именно: подобрать гармошку и выкрикнуть ноты ему в лицо. Оба рассмеялись (он, хоть и смеялся, был изумлен и подозревал, что это видно), а она между тем сказала:
– Пошли погуляем.
– А одеяло?..
– Брось.
Он взял тетрадку. Маша руками, они бегом пробились сквозь листву. На тропе он остановился и посмотрел на свой бок:
– Э?..
Она обернулась.
– А ты, – медленно спросил он, – помнишь, как я взял орхидею и прицепил на ремень?
– Это я ее прицепила. – Большим пальцем она потерла какое-то пятнышко на гармошке. – Ты хотел ее оставить, а я сунула ножик тебе в шлевку. Ну правда. Тут бывает опасно.
Приоткрыв рот, он кивнул; бок о бок они добрались до бестеневых троп.
Он сказал:
– Это ты сунула ножик. – Где-то ветерок, не напрягаясь, легко пробирался сквозь зелень. На два вдоха он почуял дымный аромат, а затем тот рассеялся от невнимания. – Ты такая одна-одинешенька, просто наткнулась на этих людей в парке?
«Ты что, спятил?» – сказал ее взгляд.
– Вообще-то, я приехала с чумовой тусовкой. Весело было; но спустя пару дней они стали мешать. Машина – это, конечно, хорошо. Но если застрял, потому что нет бензина… – Она дернула плечами. – До приезда мы с Филом поспорили, есть этот город или нет его. – Ее внезапная удивительная улыбка – сплошь глаза и очень мало губ. – Я выиграла. Сначала побыла с ними. Потом их бросила. Несколько ночей с Милли, Джоном и этими. Потом ушла искать приключений – а несколько дней назад вернулась.
А в мыслях: ой…
– Так ты с деньгами сюда приехала?
…Фил.
– Те, кто был со мной, приехали с деньгами. Сильно пригодилось, ага. Вот сколько можно бродить по такому городу и искать гостиницу? Нет уж, ну их. Они и рады были от меня избавиться.
– Ушли?
Она уставилась на свою кроссовку и засмеялась псевдозловеще.
– Отсюда уходят, – сказал он. – Люди, которые подарили мне орхидею, – вот они уходили, когда я пришел.
– Кое-кто уходит. – Она снова засмеялась. Смех вышел тихий, и уверенный, и загадочный, и пугающий.
