Саламандр присел рядом на корточки – посмотреть? Но он наклонился, что-то сказал. Флинт сбросил темп.
Риса тоже что-то сказала – я не расслышал, – положила руку Саламандру на голое колено, приподняла голову, что-то прибавила.
– Твою мать, – сказал Калифорния. – Эти двое ее уже раза четыре или пять оприходовали. На брата.
Саламандр встал и подошел к нам.
– Ой, слышь! – Он придержался за стену и с третьей попытки засунул голую ногу в штанину. Среди веснушек и рыжей поросли на исподе бедра блестел пот. Затем все закрыла холщовая зелень. Саламандр указал подбородком на Флинта с Рисой: – Умеют ниггеры ебстись! – Его ступня опустилась, задела Б-г по плечу (Саламандр: «Ой… извини!»), а тот задрал лицо, сказал:
– Да ты и сам ничего так, – и снова спрятал лицо в сгибе локтя.
Сейчас перечитываю и понимаю, что записанные слова не поясняют, Рису или Флинта имел в виду Саламандр. Но по тону было понятно.
Саламандр ухмыльнулся, запихал в ширинку свое хозяйство, блестящее, как кожаная куртка под дождем, и застегнул верхнюю пуговицу.
– Выпить хочешь? – спросил Калифорния; он забрал бутыль у Доллара.
– Не. – Саламандр ребром пальца потер между бородой и толстой нижней губой. – А вот она да.
– Я, пожалуй, – сказал я, – тоже перехвачу.
– Эй, – сказал Саламандр, – уж будь любезен, пока мы ее не ухайдакали! – Он помотал головой. Борода вымокла. – Валяй. – И он ушел.
Я перешагнул Б-г и чуть не споткнулся об одеяло, сбившееся между матрасами. Калифорния тоже подошел; сунул палец в рот латунному льву, поковырял там и вдруг улыбнулся мне, словно шуточку отпустил. Я лишь привалился к стенке и стал смотреть.
Один раз Флинт запрокинул голову – лицо от пота блестит, зубы и глаза белы, как под негритянским гримом. Голова и плечи Рисы вздрагивали, будто ей по пяткам колотили молотком. Она все твердила:
– Ыххххх… Ыххххх… Ыххххх… – и порой закрывала рот. Флинтово лицо хлопнулось вниз и заслонило от меня ее остекленевшее моргание.
Я сел на корточки.
Флинт боками шлепал ей по бокам, и ее бедра дергались.
Я сунул руку под ремень и вынул хуй; жестко проволок им по шву, что ли, и это было больно.
Флинт опять запрокинул голову, приподнялся на руках, качая жопой. Рисины ладони прыгали у него на плечах. Она цапнула воздух, она хлопнула по матрасу; а потом обхватила его за шею. Одна ее пятка вонзилась в матрас, пальцы на ноге растопырились, затем поджались, округлив темные костяшки.
Звуки она издавала такие, будто над ухом рвут фланель. Флинт кончил.
Она, я так понимаю, не кончила, или не могла, или не хотела.
Приподнимаясь над ней на руках, он уронил голову. Риса все тянула его за плечи. Он шумно перевел дух и сел на пятки.
– Ой ёпта…
Риса уронила руки себе между ног.
Я поднялся и встал позади Флинта. Риса вытянула ноги, и ее ступня скользнула по моему сапогу. Сквозь мягкую замшу она лодыжкой погладила меня по лодыжке. Флинт поднялся нетвердо, так что я его поддержал. Одной рукой он уцепился за мой локоть, другой попытался натянуть штаны и сказал:
– Валяй, выеби эту пизду. Ага! Ёпта… – Смотрел он очень ошалело и не вполне на меня.
Я расстегнул ширинку.
Риса тоже смотрела ошалело.
Когда она раскачивалась, груди катались у нее по ребрам. Чтоб вывалить агрегат, пришлось согнуть колени. Она почесала бок; потом ее рука забыла, чего хотела, и ощупала живот; Риса озирала комнату, двигая лишь сощуренными глазами. Я поставил голую ступню ей на пизду. Риса качала бедрами, пока я не надавил сильнее; а потом взялась за мою грязную лодыжку и волосами потерлась об ороговевшую подушечку. Под влажной кожей елозила лобковая кость. В волосню и мне под плюсну оттуда потекло что-то густое, как глиняный шликер. Риса открыла, и закрыла, и открыла рот, но шумно дышала носом. И глаза ее шныряли, ни на чем не фокусируясь. По скуле сбежала капля.
Я убрал ногу.
Она принялась дергать себя, двумя пальцами зарываясь внутрь, открывая и закрывая воспаленный каньон; выдохнула через рот – все ее губы слиплись и раскрылись.
(Думал ли я, стоя перед ней: на кого у меня тут стоит? На себя, на нее, на них? Нет, не думал.) Я расстегнул ремень и опустился на колени. Лицо у нее почти сложилось в улыбку, и она разбросала эту улыбку вокруг, перекатывая голову; и все дрочила. Господи боже.
Я придвинулся. Опираясь на одну руку, поймал ее ладонь и положил себе на хуй. (Ланья как-то говорила, что многие парни напрягаются, если девушка трогает их за хуй, когда они входят; а меня заводит.)
Помню, один раз я открыл глаза и увидел, как она тянет бурую шею, отворачивая голову, а потом шея сморщилась, и она ухом крепко заехала мне по уху. Она отпихивала мои штаны, чтоб не мешалась пряжка, – я не сразу сообразил. Потом она меня цапнула. Я немножко пофантазировал, как ее ем. И еще почему-то – как она отсасывает Доллару; помню, подумал, что это совсем шиза – и фантазий никаких не нужно. И тут, не разжимая хватки ног у меня на боках и рук у меня на плечах, она заорала. Громко. Перепугала меня до смерти. Ну, думаю, прощай, стояк. Но стояк со мной не попрощался – однако тут я вспомнил, что вокруг есть и другие люди. Кто-то стоял над нами; потому что я чуть лицом не тыкался ему в кроссовку. Когда Риса стала втягивать воздух обратно в грудь, чем-то влажно хлюпая во рту (который искал мои губы и наконец нашел – я постарался вылизать ей миндалины), я подумал, что сейчас кончу. Но понадобилось еще полторы минуты. Иногда, если я кончаю, трахая человека, не очень-то мне интересного (или при особенно неинтересном сексе с тем, кто мне интересен), мне являются картинки (или слова), и они еще витают в голове несколько секунд, а потом мутнеют, и вспомнить их сложно, как сон; на сей раз я увидел, как держу кого-то за руку (Ланью? Рису? Денни?) и бегу меж безлистых деревьев в кружеве лунного света, а позади кто-то твердит: «…Грендаль, Грендаль, Грендаль…» – и пока я вжимался лицом в ее горячую шею, а в бедрах, груди и животе еще горело, мне казалось, это очень смешно. (Конкретно и примитивно?) Я вынырнул лицом из лунно-светлых ветвей в комнату, пропахшую дымом и скорпионами. И ухмылялся, как, сука, тигр!
Я сел, проволочив по ней цепи. Одну она прикусила, придержала зубами, и цепь врезалась мне в шею. Я тянул, пока цепь не выскользнула у нее изо рта, встал на колени и с кем-то столкнулся – с Долларом, – а тот сказал:
– Эй, братуха. Неплохо, да?
– Осторожно, – сказал Калифорния, втискиваясь на мое место. – Давай, а?
Саламандр с галлонной бутылью нагнулся к Рисе. У него за плечом стоял Флинт. Саламандр подсунул руку ей под шею. Она уцепилась за штаны у него на колене.
Я встал, а Калифорния перебрался через ее лодыжки.
