Сегодня гулял с Ланьей и ей рассказал. Она просияла:
– Да, он мне тоже раз шесть уже говорил. Очаровательно.
– Не знаю, – сказал я. – Не думаю. То есть не понимаю. Он любит тебя. Он любит меня. Это что вообще, сука, значит?
Она удивилась, обиделась даже. В конце концов ответила:
– Ну… когда люди говорят тебе странные, непонятные слова, надо вслушаться в их чувства и уловить смысл через них!
– По-моему, – после паузы сказал я, – когда он так говорит, это может значить, что он бросит меня раньше, чем ты – которая так говорит гораздо реже.
– Думаешь, он нас бросит? – Меня / нас – так и отпечаталось. – Дай ему повод остаться. Я стараюсь.
– Это сложно, даже когда все сильно проще. Я вот думаю: может, тут дело в том, кто нам уже знаком. Для тебя я заменим. Я симпатичный примат, даже поинтереснее внутри, чем снаружи. Тебе, по-моему, интереснее всего рывки механики, вкл / выкл. Но ты же сама рассказывала, что и раньше водила знакомство с гениями. Тут ничего нового.
– Да что ты говоришь!
– А Денни, по-моему, – первый Денни в твоей жизни. Для тебя он уникален – а для меня все в нем, от приемных родителей до ритма, в котором он вскидывает жопу, и защитная агрессия, и даже этот бездонный колодец игривой милоты, и привычка упрямиться в хорошем и дурном… он славный и ебанутый, но таких вокруг – море разливанное. – Мы свернули. – Для меня незаменима ты – я тебя никогда не видал так близко и не понимаю тебя совсем. Вот ты говоришь, я тебя иногда как будто не вижу? Да у меня глаза разбегаются! Жизнь рядом с тобой – непрестанное ошеломление. То, что я тебе вообще нравлюсь, что ты смотришь на меня, или задеваешь меня, проходя мимо, или обнимаешь, или прижимаешь к себе, – это так удивительно, что когда все закончится, мне придется еще десять раз прокрутить все это в голове, посмаковать и разобраться, каково это было, потому что, пока это происходило, я был слишком занят – я изумлялся.
– Правда? Это же чудесно! – С четверть квартала она молчала. Потом сказала: – Он не уйдет. Во всяком случае, не скоро. Хотя ты, может, и прав насчет того, кто уйдет первым, когда это случится… и если.
– А тебе как видится?
– Ты очень-очень настоящий человек. Да и я, если уж на то пошло. Денни такого перепадало мало – он не сбежит, пока не насытится.
– Меня устраивает, – сказал я. – Надеюсь, получится. Вы оба мне нравитесь. Я хочу, чтоб вы были со мной. Только следи, чтоб я вас обоих не перестал ценить!
– Сделаю все, что смогу, сердце мое.
Когда я встал и вышел в гостиную, почти все еще спали. Болид сидел на краешке дивана и что-то ел ложкой из чашки. Когда я вошел, он поднялся (Накалка с, как ни странно, Разором устроились на диване позади него; бледная Черная Вдова со смуглой Сеньорой Испаньей, свернувшейся у нее под боком, спали на полу с Тарзаном и почти-всеми-обезьянами), словно хотел заговорить. Я кивнул.
Он кивнул в ответ. Но начать, похоже, не смог, так что съел еще ложку.
– Пойдем, – сказал я ему.
По-прежнему босой, он перешагнул перепутанные ноги – тускло-черные резиновые сапоги Вдовы, сапоги Собора из коричневой замши. Я положил руку Болиду на плечо:
– Тебе Доллар по кайфу, да?
Болид сказал:
– Довольно чудной крендель. Но он же ничего, а?
Тощий ржавоволосый негр сонно полуулыбался. Глаза кружочками, вырезанными из нашего неба, плавали в однотонном кофе с молоком его лица.
– Хорошо, – сказал я. – Присматривай за ним. Следи, чтоб он тут не влипал, слышишь меня?
Улыбка поколебалась…
– Кто-то же должен. А я заманался уже. Теперь ты приступай. Слышишь меня?
…и сползла.
Он кивнул.
– Хорошо. – Я обеими руками снял с себя одну цепь, надел ему на шею и сжал у него на груди. Один кулак потянул вниз – другой поднялся, костяшки проехались по его коже. Я потянул в другую сторону. – Пойдет к той, которую ты себе уже добыл, ага?
Болид похлопал мне глазами.
– Она твоя. – И я разжал руки.
– Это что значит, я теперь скорпион?..
Ворон на полу подпер голову локтем.
– Такие уж у нас игры, деточка. – Он засмеялся, перекатился (толкнув Собора, который лишь заворчал) и закрыл глаза.
Болид перевел взгляд на меня. Сонная улыбка вернулась.
– Ладно, – сказал он. – Эй, Шкет, спасибо. Ладно…
– Последи за этим прыщавым белым шибздиком.
– Ладно, – повторил он. – Я послежу. – И съел еще ложку из чашки.
Я вышел на веранду.
Снаружи на ящике под деревом сидела Риса и читала («Медные орхидеи»? Я вытянул шею и пригляделся. Они и есть.) Двумя пальцами потирая пыльный уголок рамы без сетки, я смотрел на нее и думал, не подойти ли, не спросить ли о том, что думаю, и наконец решил: да блядь, раз собрался – иди и спроси.
Я спустился с крыльца – дверь за спиной стукнула – и пересек двор.
– Эй… – Я присел рядом на корточки, из локтей и кистей (недоумевая, как это они умудрились так перепачкаться всего за день) составив двойной мостик от колена к колену. – Я хотел спросить, ну, про эту ночь.
Она подняла голову.
– Тебе же по кайфу было, да? То есть ты сама была не против. Потому что кое-кто из… одна женщина слегка огорчилась. Поэтому я хотел… спросить.
Она прихлопнула страницу ладонью, будто не хотела показывать мне, что там. Странно. Переступила толстыми ногами. Вроде смутилась. Я подождал, а в мыслях: ну, может, она просто не очень разговорчивый человек, или, может, не умеет одним махом сложить ответ на такой вопрос; а может, это глупый вопрос или неприличный. Могла бы ведь сказать: слышь, мудила, ты головой-то подумай – почему бы я это делала, если мне было не по кайфу? И вдобавок я как дурак прикидывался, даже перед собой, что спрашиваю за Сеньору Испанью, а сам-то, конечно, спрашивал за себя.
– То есть, – сказал я, – я вот чего: ты не думала, что тебя кто-то… ну, принуждал?
Она не застегнула две верхние пуговицы на голубой рубашке. Бурую кожу между шеей и плечом прорезала складка. Ночью полузакрытые глаза казались огромными. Теперь расширились – а вроде маленькие. Ответила она (гораздо вразумительнее, чем я ожидал) так:
– Это было мое, – затем открыла и закрыла рот, желая что-то прибавить, но лишь повторила: – Это все было мое. Вам ничего не достанется. И все. Это было… мое!
– То есть… – Я удивился, но только пожал плечами. – Я хотел спросить: тебе… было приятно?
Она сказала:
– Ты бы такого хотел? Сам иди и попробуй!
И она, словно шарахаясь от предчувствованного удара, перевела взгляд на страницу. Ее кулак снова скользнул на колени.
