Секс между обитателями гнезда довольно редок – мне приходят в голову шесть, нет, семь исключений, считая нас с Денни, – и я вот думаю, не тотемная ли у меня тут, по сути, группа, экзандрическая и / или экзогинная. В основном секс приходит снаружи – по приглашению или просто так, – и в итоге уходит. Седьмое исключение – удивительный (во всяком случае, для меня. Ланья сказала: «А почему ты удивляешься?» Не знаю, почему я удивился. Удивился вот) роман Накалки с высокой девицей итальянской наружности по имени Энн Харримон, которая в первую же ночь в гнезде взяла себе огни, и цепи, и кликуху Черная Вдова. Вечно стоят за ручку, вечно сидят коленка к коленке, перешептываются, бегают по дому и хихикают или спят в любое время дня и ночи в любой комнате, одна другой головой на грудь, одна грудью у другой под ладонью, неимоверный, невинный эксгибиционизм, почти бессловесный, в считаные часы вокруг сложился защитный / вуайеристический (?) кружок мужчин, которые таскались за ними по пятам, отчего, кстати, обезьянья стая временно самораспустилась (Тарзан обеих недолюбливал). Спустя пару недель Вдова пришла ко мне и вернула цепи. Эти несколько минут беседы во дворе – мое единственное с ней взаправдашнее знакомство, и я тогда решил, что она мне нравится; решил, что предложу ей цепи вновь, если еще увижу (вспомнив Кошмара и Ланью); она ушла. Накалка грустила, но о ней не поминала; а потом взялась за старое. Пожалуй, здесь самое место упомянуть: как-то раз я спросил Денни, почему у него нет кликухи.
– Кошмар меня звал А. С., – объяснил он. – Пока я ему не сказал, чтоб отъебался. Поэтому я просто Денни.
– А. С.? Это что значит?
– Угадай с одной попытки.
– А, ну да, – сказал я. – А фамилия у тебя, кстати, какая?
– Одно время была Мартин. Еще как-то раз Капп. У кого в семье жил, такая и фамилия.
Легче ли моя утрата среди такой ономальной пластичности?
– Не, ну слушай; я только попросил чуточку…
В задней двери замаячил Б-г, голый и полусонный, – руки высоко на косяках, перекосил костлявые бедра, свесил крупные руки (с занятными большими пальцами) и голову. Голова поднялась, Б-г заморгал:
– Тарзан, я ложился – ты на что-то жаловался. В небе светло – а ты все не угомонишься?
– Да я просил потише, чтоб они тебя не разбудили.
– Мне, пацан, все равно пора вставать. И разбудили меня не они.
– Видал? – сказал Доллар. – Видал? От твоего ора и трепотни шуму больше, чем…
Накалка положила руку ему на грудь и пригнула голову:
– А ты тоже погоди. – Подняла глаза. – Тарзан, тебе тут жить нравится, так?
– То есть? – Тарзан воинственно дернул подбородком.
– Она спрашивает, – пояснила Сеньора Испанья, – нравится ли тебе тут жить. Или нет.
– Да, – сказал Тарзан. – Да. Мне нравится. И что ты со мной сделаешь?
– Я не буду делать ничего, – сказала Накалка. – А вот тебе не помешало бы. Делай как Доллар.
– Чё? – спросил Доллар. – А чё я?..
– А именно: раз тебе нравится тут жить, ты уж постарайся отсюда не вылететь.
Б-г оборвал паузу смехом. Затрясся в дверном проеме ветреным пугалом.
– Чувак, – сказал Тарзан, – а ты-то чего ржешь?
Б-г рукой обхватил его за шею…
– Эй, слышь!..
…и, хохоча, потащил по коридору, периодически жестко вкручивая костяшки Тарзану в темя.
– Эй, перестань… ну кончай; больно же… ниггер! Кончай, сука!.. эй, ты что… хватит!..
Б-г отпустил его в гостиной.
– …ты что творишь, блядь? – Тарзан запустил руки в желтые волосы.
– Да проверял, правда у тебя башка бетонная или ты придуриваешься, мудозвон! Кофе у нас есть?
Тарзан уронил одну руку, другой потер сильнее.
– Ага, по-моему… по-моему, есть. Кто-то час назад ведро сварил. – Смотрел он по-прежнему растерянно.
Накалка и Сеньора Испанья пошли дальше по коридору. Доллар сказал им в спины:
– Он не имеет права так с вами разговаривать.
– Он имеет право разговаривать как хочет, – отозвалась Накалка. – Но потом пускай послушает.
– Ну так а я о чем? – сказал Доллар; я редко с ним соглашаюсь, и это исключение стоит записать, чтобы
* * *
с этой идеей, как с кистой на копчике уже (это сколько уже?), и сегодня (на известном отрезке сегодня), когда шагал по серой (серость, серость, которую я устал замечать и отмечать; я изнурен этой серостью; вот что такое для меня эта серость) улице, такое вот воспоминание: я прохожу мимо стола, где кто-то оставил прозрачный пластиковый стаканчик, и в нем на три четверти белого вина (в дальнем чулане Ворон нашел этих стаканчиков целую пирамиду, обмотанную полимерной пленкой), а позади открытое окно; сияние вдруг преломилось на стыке пластика и вина, как на бензиновой пленке, и стаканчик затопило цветом. Если двигаться туда-сюда больше, чем на три дюйма, он превращался просто в сальный пластик, наполненный жидкостью цвета мочи. Я думал, призматический эффект исчезнет, едва я уйду. Но еще час, проходя через кухню, я всякий раз легко находил место, откуда его по-прежнему было видно.
И вот так же идея оставалась в голове, и я всякий раз натыкался на нее, просто проходя мимо.
Я думал, имеет смысл попробовать на Темпл-авеню, но по вывескам такой улицы не обнаружил. Так что свернул на другую, тоже широкую и чистую, где ворота, и двери, и витрины до того целые, что о нашей катастрофе повествовало только оловянное небо. Видел, как на перекрестке переходила дорогу тетка в черном пальто и голубом шарфе; но она свернула в переулок; я заглянул, а она уже ныряет в подъезд. Я шагал, взволнованный и пустой, и знал свои формы – как движется тело, как подпрыгивает голова на шее, как прихрамывает односапожная походка – изнутри. Из дыма ко мне выходили фонарные столбы, и подъезды, и пожарные гидранты…
Пишу, сидя на горшке; слабые утешения – ожидал слизи и совсем нездоровой какашки, колбасно-желтой и шпинатно-черной. По счастью, вышла в основном жидкость, и вода слишком помутнела – вглядываться без толку.
Он обгонял меня где-то на квартал, но с минуту я сомневался, есть ли там кто в дыму. И прибавил шагу.
Волосы короткие и черные, коричневое вельветовое пальто с шерстяным воротником; было холоднее обычного, но безветренно, поэтому я так и ходил в жилете. Руки он держал в карманах. На пальто по бокам болтались концы пояса.
Я только на этот пояс и смотрел.
Уже нагоняя, оцарапал ногу обломком какого-то ящика или мусором на тротуаре – так и не оглянулся посмотреть, что это было. Но аж испугался. Интересно, как бы я поступил, если б не это: может, то есть, отмахиваясь от внезапного жжения поперек икры, я отмахнулся и от тех пределов мозга, что велели бы мне обогнать этого человека побыстрее, раздумывая о том, как близко я подошел. (Совершенно ли контролирует нас топология Города?)
