– Нет, не стоит, пожалуй. Даже с тобой заранее не угадаешь. Не сейчас. Может, потом, – и снова повесила картину, вверх тормашками.
Мы засмеялись.
Тогда я перевесил вверх тормашками семнадцать картин – «Ну ты что! Кончай…» – твердила она, но я все равно перевесил. Так, объяснил я, любой, кто сюда зайдет, заметит их, нахмурится и, может, перевернет обратно. А в итоге посмотрит на них чуть дольше.
– Я только те, которые мне нравятся.
– А, – с сомнением сказала она. – Ну тогда ладно.
Но это памятнее, если не записать. А для меня это важно. (Вот только пока я, собственно, пишу, какой-то миг все ярче…) В общем, на этом все, устал.
Надо только рассказать про эту странную стычку с Денни, которую я так и не понял, – думал, пришибу гаденыша. А Ланье было неинтересно. И это меня так взбесило, что я и ее готов был пришибить. Поэтому полдня провел в обществе бутылки вина и Сеньоры Испаньи, брюзжали про них обоих и отхлебывали по очереди – Сеньора Испанья завела теперь моду носить кучу колец, – и пришкандыбали в «Эмборики», друг друга подначивали туда залезть, не залезли, но когда в обнимку шествовали мимо, я сказал ей:
– Между прочим, ты тут мой единственный настоящий друг, – разнюнился, но так было надо. Потом мы орали:
– Мудилы! Говноеды, сука, мудацкие! – и эхо катилось по нагой улице. – Выходите, будем драться!
Мы бились в истерике, ковыляли туда-сюда вдоль бордюра, расплескивая вино.
– Ага! – завопила Сеньора Испанья. – Выходите, будем… – и рыгнула; я думал, сблевнет, но нет: – Сюда! – Глаза у нее ужасно покраснели, и она все терла их пальцами в кольцах. – Выходите, будем… – и тут увидела его в большом окне на третьем этаже. Под мышкой он держал винтовку. Грудь клином, оброс, даже синяя-синяя рубашка – с улицы было видно, что она ему велика; я его узнал, и мне стало странно.
– Эй, – сказал я Сеньоре Испанье и объяснил, кто это. Она сказала:
– Гонишь?
Я засмеялся. Потом она сказала:
– Погоди-ка. А он-то тебя узнал?
Но я опять заорал. В паузах между приступами хохота обозвал его всеми словами, какие придумал. Сеньора Испанья все твердила:
– Слышь, у него ружье! – сильно протрезвев. – Шкет, валим!
Но я не унимался. А он смотрел. Один раз шевельнулся, поставил винтовку прикладом на подоконник, стволом вверх. По-моему, улыбался. Потом мы ушли.
Город – карта предчувствованных кровопролитий. Вооруженные обитатели «Эмборики», кольцо черных вокруг, шипение отвернутого крана, из которого больше не течет струйкой, спустя сколько времени ушедший отряд вернется с консервами, фасованной лапшой, фасолью, рисом, спагетти, – все это образы неотъемлемого грядущего шока. Однако в реальности замесы мелочны, мелки, огорчительны, неубедительны, превыше всего глупы, словно подлинным страхам город выхода не дает. А в результате что? Вся человечность здесь изумляет; вся доброта осенена благодатью.
Мы с Сеньорой Испаньей добрались до гнезда, хохоча, изумляясь, что живы.
Ланья на заднем дворе сообщила, что водила Денни в музей:
– …на пару часов. Мы посмотрели все картины, которые тебе особенно понравились, – и Денни их перевернул. Чтобы посмотреть самому, понятно.
– Стерва самодовольная, – сказал я.
Она сказала:
– Кто? Я?
А Денни засмеялся, словно выставил дураками нас обоих, – мы, короче, оба не поняли. Потом он сказал, что они гуляли, он водил ее в одно место, называется озеро Холстайн. Они заползли ко мне в постель, и мы болтали до зари, а из нас троих только Денни не понимает, насколько проще от этого нравиться друг другу. А Денни наговорил много и меня убаюкал – хотя я бы предпочел не засыпать, – и вскоре я проснулся, а они тоже спали в знакомой конфигурации.
Мы столько способны пережить.
И заполз между ними (так все-таки удобнее, пожалуй, чем знакомая конфигурация), и спал дальше, пока Сеньора Испанья и Риса, рассмеявшись в коридоре, нас не разбудили; я надеялся, они зайдут. Не зашли.
– Рад, что тебя нашел. Никто не знает, куда ты делся. У меня вопрос: можно с тобой поговорить?
Я злился, что он помешал; и что, отворачиваясь от него, я вынужден как бы отворачиваться и от Б-г.
– Чего тебе?
Скрипнула дверная рама: Фрэнк поерзал под косяком.
Затем половицы: Б-г на корточках переступил ногами.
– Короче, – сказал Фрэнк, примиряясь с перспективой излагать, не видя моего лица, – я вот подумал… ну, это: как бы мне, к примеру, закорешиться тут с вами?
Я обернулся и успел увидеть, что Б-г уже отводит от него взгляд.
– То есть, – продолжал Фрэнк, – у вас инициация какая-то? Или надо, чтоб тебя привели? Или вы всей толпой голосуете?
– Тебе зачем? – спросил я. – В коммуне разонравилось? Или ты статью в «Вести» пишешь?
– О том, как стать скорпионом? – засмеялся Фрэнк. – Нет. Я спрашиваю, потому что… ну, в парке несладко. – Он через плечо глянул в коридор. – Странные персонажи завелись. У вас, правда, тоже тесновато. – И решил, что все-таки в карманы. – Вы как, не голодаете еще? Не стоит, наверно, говорить, но Джон и Милли премного вам обязаны, что вы больше не таскаете у них гуманитарку.
– Это упущение, – сказал я.
– Зря я рот открыл.
Я заглянул под раковину, поискал, что бы поделать, но ничего не нашел. Так что еще поискал.
– А у вас тут, я вижу, все серьезно. Там, где я сейчас, происходит всякое, и мне не в жилу. Я спрашиваю, где мне получить перевод, где билет купить…
– Ой, слышь, – сказал я. – Про такую фигню я сейчас не могу. Я занят.
– Само собой, Шкет, – выдал он очень быстро и отклеился от косяка. – Может, попозже. Я тут поболтаюсь… пока ты не освободишься.
Б-г протянул мне бечевку.
– О, спасибо, – сказал я Б-г, – но фиг с ним, наверно, с жироуловителем, не буду ставить. – И не поставил, но и так получилось нормально.
Покосился на дверь.
Фрэнка не было.
Так что мы оттерли раковину от жира, более или менее молча, гадая, на хера морочиться, что за идиотское занятие, и понимая, что ценность его – шанс поделать что-нибудь вместе с Б-г – прошла, прояснившись. Ну, зато раковина не течет.
Что-то (я услышал) творилось перед домом. Я удивленно послушал (глянул на Б-г, глянувшего на меня), как в гостиной кто-то встал, выбежал на крыльцо…
– Ой-ё, – сказал я. – Пошли. – Мы разом вошли в коридор. Там Б-г меня опередил; мимо него я протиснулся в дверь, остановился на четвертой ступеньке.
– Господи боже! – заорал Фрэнк. – Эй, полегче!..
– Цепь захотел, а? – Саламандр, пригнувшись, еще раз намотал звенья на кулак, завел руку назад и махнул кулаком. – Я тебе цепь на шею, блядь, накручу!
