– Да блин, друг! Слушай, я же просто!..
Из неплотного кольца зрителей кое-кто глянул на меня; Фрэнк тоже, но отскочил от Саламандрова кулака:
– Эй!..
Саламандр, сосредоточенный, как бильярдист, снова занес кулак.
– ТАК! – и я спустился с крыльца. – ЭТО ЧТО ТУТ ЗА ХУЙНЯ? – на что обратили внимание все, кроме Саламандра. – САЛАМАНДР!.. А! Ну! Харэ!
А в мыслях: и вот сейчас мне придется с ним драться. А также в мыслях: оно того не стоит. Но он отвел локоть, а я цапнул хвост его цепи и рванул. Он разжал и отдернул пальцы. Больно, небось, – потому что мне-то больно было, сука, адски.
Я подошел к Фрэнку (который, похоже, боялся меня не меньше, чем Саламандра) и сказал:
– Это что такое, а? Так, ладно, ты что делаешь в этом…
– Я не… – И он вздрогнул, заметив движение у меня за спиной.
Я не обернулся.
– По-моему, тебе пора. – Наверно, Саламандр изобразил какой-то финт. – Все. Давай. Шевели поршнями.
Он произнес было:
– Э-э… – и я понял, до чего привык, что люди делают, как я велю, когда они больше ничего не делают.
– Послушай, – сказал я, – ты так себя ведешь, что помнить об этом все сложнее, но на сегодняшний день ты – мой самый меткий критик; посему ты заслуживаешь некоего почета. И я оказываю тебе почет: брысь!
Фрэнк развернулся, робко улизнул между Болидом и Сеньорой Испаньей, которые разомкнули перед ним кольцо.
Я обернулся к Саламандру:
– Чувак, ты, небось, меня ненавидишь. Вечно я тебе развлекаться мешаю, да?
– Ай, Шкет, – Саламандр запястьем потер бороду, – я лупить-то его не собирался.
– Только напугать. Ну да. – Я уже видел, как надвигается история: Фрэнк бесил, задавал вопросы чересчур в лоб, не так усмехнулся, не так посмотрел; и из скуки этого дня выкристаллизовалась драка.
Вечером вернулся Калифорния. Столкнулся с ним раза три / пять, пока не заметил, – мы были на веранде, – что на цепь светощита он повесил комплектом золотую шестиконечную звезду (с ивритскими буквами) и черную свастику (с серебряной каймой). Джек-Потрошитель, о чем-то разглагольствуя, обозвал было Калифорнию «чокнутой жидовской сволочью…» и тут увидел звезду, гнутый крест. Я расслышал, как тишину прорезал силуэт непроизнесенного оскорбления. А потом Потрошитель заговорил о другом. Калифорния со своего ухода переменился: худые руки сильнее напружинены; костлявые плечи острее выдаются вперед; голубые глаза между длинными прядями стали больше и злее. (Какие странные символы!) Мне кажется, такую же перемену пережил я, раздобыв свою цепь с призмами, зеркалами, линзами… Тактичность Потрошителя меня удивила (он, впрочем, обозвал Калифорнию жидовской сволочью пять минут спустя), но оскорбления, которыми мы тут разбрасываемся с такой якобы легкостью, – фишки в сложной игре, и очко заработал Потрошитель. Штрафы за ошибки порой огромны – вспомним, как вломили Доллару у Калкинза. А награды? В нашем пейзаже они, я подозреваю, не меньше. Я высокопарен или подлинный и необходимый смысл этих оскорблений (отчего они – подлинный и необходимый пласт самобытного языка Беллоны) – напоминать нам, что нередко мы жестче всего подчиняем свои поступки культуре, как раз когда всего острее сознаем свою свободу на поле?
Саламандр взялся настойчиво излагать эту историю. (Я бросил ему цепь, а он поймал и надел на шею, не прервав фразы.) Так что я поманил его за собой и, слушая вполуха, вместе с ним поднялся на крыльцо.
Б-г и Леди Дракон наблюдали сверху. Они тихо и живо переговаривались, пока все гуськом шагали мимо.
Саламандр на ходу попытался было втянуть в анекдот и ее. Может, из-за того, как она скользнула по нему взглядом (или из-за того, что не посмотрела ему в глаза), он прошел мимо, лишь уронив руку ей на плечо, а она кивнула. И вернулась к разговору с Б-г. Что удачно поясняет, почему
* * *
по обугленной траве прихлопнуло разговор. Восхождение по камням среди зеленых кустов вновь его растрясло. Собор сказал Жрецу, что черное каменное строение в дыму – Погодная башня.
Все равно не вижу ни флюгеров, ни антенн, ни анемометров.
Мы вывернули из-за угла – левые ляжки на ходу трутся о камни размером с голову, правые (локти задраны) исцарапаны кустами.
Человек посреди двора склонился над треногой. Когда мы приблизились, он поднял голову: капитан Кэмп.
Который не узнал меня, пока мы не подошли вплотную.
– …Шкет?
– Здрасте, капитан.
Тут он рассмеялся:
– Вы довольно зловеще смотритесь.
И замялся, не зная, подавать ли руку. Проблему решил Ангел, подав руку первым. Они переплели большие пальцы.
– Ангел, – сказал Ангел.
Кулаки, розовый и коричневый, сцепились, сотряслись. Мне показалось, байкерского рукопожатия Кэмп и ожидал; потом он сказал мне, что видел его впервые в жизни.
– Майкл Кэмп, – сказал Кэмп.
– Собор, – сказал Собор.
Сотряс.
– Калифорния, – сказал Калифорния.
Сотряс.
– Жрец… А вы астронавт, да?
Сотряс.
– Именно так.
– Испанья.
– Это Сеньора Испанья, – поправил Собор.
Сотряс. Кэмп эдак странно улыбнулся, но решил, что лучше смолчать. Оно и к лучшему.
– Тарзан.
Сотряс.
– Шкет.
Мы пожали друг другу руки.
А Кэмп сказал:
– Еще бы. На сей раз я вас не забыл, – и все засмеялись. Потому что вышло очень официально.
– А это зачем? – Собор отошел к выщербленным ступеням и сел. Он все жаловался, что стер ногу.
– Это телескоп, – сказала Сеньора Испанья, – с зеркалом, да?
– Именно так. – Кэмп подошел к нему с другой стороны.
– Ну вот, – сказала Сеньора Испанья. (Телескоп напоминает, что я хотел записать один разговор с Ланьей и всякими людьми в гнезде.)
– А он вам зачем? – спросил Собор, подавшись вперед, выгибая вверх-вниз носок кроссовки. Его цепь качнулась к бурой впалой груди и, звякнув, прочь.
Кэмп сощурился на облака:
– Да особо, пожалуй, незачем. Я иногда вижу просветы в облаках. Я думал, может, удастся глянуть на ваше небо. После историй про двойные луны и гигантские солнца…
В тишине я подумал, сколько раз никто не поминал их ни словом.
– Все-таки… – (вот знаете, есть такое выражение «голоса прорезали тишину»? Я понял, до чего мощная стояла тишина, по треску этого «все-таки» в голове), – я тоже… кое-что видел. – (И сколько эта тишина длилась?) – Я думал, прихвачу телескоп в парк – говорят, этот холм – одна из высочайших точек в городе, – и, может, проверю, на месте ли планеты. Нашел у Роджера в библиотеке эфемериды. Но у меня уже неделю не ходят часы. Вы, друзья, не знаете, случайно, какой сегодня день?
