– Не надо, – сказал я.
Люди – из коммуны, из гнезда, из толпы просто зрителей – хлопали и скакали у огня. Еще семеро, рявкая, вскрикивая и взвизгивая, вырвались из драного кольца, завертелись среди и под (одна очень черная девочка скакнула над) оптическими цепями, исчертившими всю поляну. Звериные головы, выдутые из света, как из стекла, прорывали дымную завесу; от резкого воздуха нам саднило горла.
Сдвинув головы и перешептываясь, ко мне направлялись три силуэта. Саламандр в центре совещался с Вороном и Собором. Ворон и Саламандр были голые. (На висках, подсвеченные костром сзади, ярко вспыхнули кудри – формы и цвета разные…) Рука Саламандра лежала у Ворона на плече.
Саламандр говорил:
– Охрана! Слыхали, а? Калкинз просит охраны?..
Собор сказал:
– Скорпионы никого не охраняют.
Саламандр сказал:
– Они там расстреляли почти все, сука, окна почти во всем, сука, доме! Слышь, это ж спятить можно!
Ворон спросил:
– Расстреляли дом Калкинза? Снайпер?..
Саламандр сказал:
– Да не Калкинза! И никакой, блядь, не снайпер! Люди эти, из универмага. Помнишь дом здоровенный, где Тринадцать раньше жил на шестнадцатом? Так они, слышь, расстреляли его подчистую, почти все, сука, окна!
– Ёпта! – Собор затряс головой. – Эти белые хуже ниггеров!
– Охрана! – фыркнул Саламандр.
Ворон засмеялся.
Они ушли в темноту.
Я смотрел на огонь. Одна штанина так и болталась на лодыжке. Я раскачивался, и раскачивалась оптическая цепь на икре.
– Я хочу… плясать.
– Так ты из штанов-то вылезай тогда, – сказал Денни. – Споткнешься ведь. – Но похоже, не хотел, чтоб я пошел.
От каждого хлоп! в черепе что-то вздрагивало и вспыхивало само по себе. В ушах гремело, будто я склонился к барабану. От каждого взрыва чокнутое эхо запинками дразнилось в драном шуме. Я сделал шаг, рукой разминая гениталии. Чувствительные. Еще шаг.
– Осторожно…
Ланья, видимо, наступила на мою штанину – штаны слезли. Я споткнулся, но пошел дальше. Туда, где плясали.
В черной водолазке он стоял среди зрителей, скрестив руки на груди. Не заметил, что я смотрю. Но Сеньора Испанья, и Б-г, и еще кое-кто заметили и перестали плясать. На шее у меня висели призмы и линзы. Зеркала и призмы раскачивались на запястье. Линзы и зеркала свисали с лодыжки и волочились по траве.
Он шевельнулся. Пламя костра стряхнуло патину ему на темные волосы.
– Эй!.. – громко сказал я. – Я теперь знаю, кто… кто я. А кто ты?
Он мне нахмурился.
– Кто ты? – повторил я. – Говори. Я знаю, кто я! – Еще кое-кто бросил плясать и прислушался. Но все равно хлопали ужас как громко. Я потряс головой. – Почти…
– Шкет? – спросил он; в голом виде узнал меня не сразу. – Эй, Шкет! Как дела?
Этот человек интервьюировал меня на празднике у Калкинза.
– Нет, – сказал я. – Кто я – я знаю. А ты скажи, кто ты.
– Уильям… – начал он. – Билл?.. – И затем: – Ты меня не помнишь?
– Я тебя помню. Я просто спрашиваю, кто ты!
– Билл, – повторил он. И с улыбкой кивнул.
Двое из тех, что остановились послушать, захлопали снова.
– Это я знаю, – сказал я. – Это я помню. Как твоя фамилия?
Он чуть задрал голову. Его улыбка – дракон, проскакав мимо, на миг запятнал его лицо зеленью – напряглась.
– Скажи свою, и я скажу мою. – В ожидании смеха рот у него так и не закрылся.
Но засмеялся я. Уильям?.. Я заорал:
– Я знаю, кто ты! – И истерика переломила меня пополам. – Я знаю!..
– Эй, Шкет? Давай-ка… – Ланья – они с Денни подгребли за мною следом – снова взяла меня под руку.
Я рванулся прочь, наткнулся на цепи танцующих и увернулся, размахивая своей. Но Ланья меня не отпускала; и Денни тоже держал. Я опять рванулся и рухнул на незнакомого чувака, а тот закричал: «Айййй!» – засмеялся и меня обнял. Я уставился в сияние светощита, на секунду ослепнув, и пульсирующие послеобразы расступились не вмиг.
– Пошли, слышь, – твердил Денни, дергая меня за руку. – Осторожно… – и приподнял цепь, чтоб я пролез.
– Вот хорошо, – сказала Ланья. – Сюда…
Голова закружилась, и я чуть не упал. Огонь и ветви пошли колесом по черному небу. Я наткнулся на древесную кору и развернулся к ней спиной.
– Но я знаю, как его зовут! Иначе не может быть. Он больше никем быть не может! – твердил я им, а потом расхихикался, и от этого улыбка получилась такая широченная, что заболели мускулы и пришлось растирать их ладонями. – Наверняка это он! Вы же понимаете почему, да? Вы же понимаете?
Они не понимали.
Но ненадолго понял я.
И заплясал, чуть не лопаясь от новообретенного знания.
Никогда в жизни так не веселился.
Потом вернулся и подсел к ним.
Ладонь Денни лежала у меня на колене; Ланья плечом прижималась к моему плечу, рукой к моей руке. Мы сидели на корнях, в десяти футах от высоченного раздвоенного огня, глядя, как мужчины и женщины прыгают и скачут под музыку своих тел – один выгнулся назад и колотил себя по бедрам, другая медленно кружилась и всякий раз громко вскрикивала, короткими волосами задевая низкий сук. Третий танцевал, раскачивая концами расстегнутого ремня. А четвертая стаскивала с себя джинсы.
Билл, скрестив руки на черном свитере, наблюдал из толпы наблюдателей.
Я сидел, и задыхался, и улыбался (пот струился по пояснице), и наслаждался непреложным фактом раскрытия его личности, пока даже этот факт, как и надлежит всем непреложностям, не начал таять.
– Что?.. – Денни двинул рукой по моей ноге.
Ланья глянула на меня, двинула плечом по моему плечу.
Но я снова сел, любуясь этим таянием, ликуя и тупея от резких хлопков, что метрономом отмеряли дифференциалы перемены, – и наконец уверенности в фамилии Билла у меня осталось не больше, чем в своей. С одной лишь памятью знания и недоумением – что за механика минуты кряду позволяла верить в это знание, как в собственное бытие, – я сидел, вычисляя поломку механизма, виновную в том, что уверенность ушла.
Леди Дракон сапогом пнула еще один шлакоблок в стенке очага, повернулась и хрипло подключилась к спору, что разворачивался у нее за спиной.
– Знаете, – сказала Ланья, когда кто-то швырнул головню, что приземлилась на край жаровни горящим концом в траву, – этого места завтра уже не будет.
– Это ничего, – сказал Денни.
