– Да, он внутри.
И тут Ланья потянула его за локоть:
– Шкет, ты посмотри! Да посмотри же!
– Чего? А? – Он задрал голову.
Небо…
Он услыхал шаги, опустил взгляд; блондинка убегала по улице. Кривясь, он снова задрал голову.
…исполосовано чернотой и серебром. Дым, прежде такой низкий и необъятный, свился клубами, разодранный и разбросанный в вышине ветром, что не дотягивался до улицы.
Проблески луны расчертили истрепанное марево серебряной паутиной.
Он придвинулся к плечу Ланьи (она тоже глянула девушке вслед) – боку стало тепло. Ее короткие волосы задели его плечо.
– Я такого никогда не видела! – И затем громче: – Тэк, раньше такое бывало?
(Настанет день – и я умру, ни к селу ни к городу подумал он, но стряхнул эту мысль.)
– Ч-черт! – Люфер снял кепку. – С моего приезда – нет. – Куртку он перекинул через плечо и держал одним пальцем. – Как тебе нравится, Джек? Может, наконец распогоживается.
Они зашагали к перекрестку, по-прежнему любуясь.
– Я впервые вижу здесь… – И Ланья застыла.
Застыли все четверо. Он сглотнул – сильно; голова была запрокинута, и кадык неприятно дернуло.
В одной прорехе возник лунный диск; затем, когда прореху сдвинул ветер, он увидел вторую луну!
Взошла ниже, была меньше, в какой-то прибывающей фазе.
– Господи Исусе! – сказал Джек.
Дым опять смешался, разорвался.
– Нет, вы погодите-ка, сука, минуточку! – сказал Тэк.
Ночь вновь осветил маленький, но отчетливо лунный месяц. Рядом с ним заблестели звезды. Дым тут смыкался, там расходился: над ним сиял горб, которому светило полнолуние.
У дверей бара в исковерканную ночь тянула шеи еще одна группа. Двое, по очереди потягивая из бутылки, отделились, подошли.
– Это что, – (небо снова очистилось под двумя фонарями – месяцем и почти полной луной), – за херня? – осведомился Тэк.
Кто-то еще сказал:
– А ты как думаешь? Солнце?
– Луна! – Один взмахнул пенящейся бутылкой.
– А это тогда что?
Один забрал у другого бутылку.
– А это еще одна… а это Джордж!
И зашатались прочь, расплескивая спиртное.
Собравшиеся у дверей засмеялись:
– Слыхал, Джордж? В честь тебя луну, сука, назвали! – и из смеха и болтовни вырвался смех еще громче.
Ланья втиснулась ему под руку.
– Господи Исусе… – снова прошептал Джек.
– У них другое мнение, – сказал Тэк. – Пошли.
– Что это? – спросила Ланья.
– Может, отражение. – Его пальцы перебрались на ее узкое плечо. – Или такой, знаешь, метеозонд. Их еще раньше за летающие тарелки принимали.
– Отражение чего и в чем? – спросил Тэк.
Дымные пласты бурлили. Показывалась то одна, то другая луна, порой обе. Поднялся ветер. Небо исцелялось. Больше половины небесных облаков уже срослось. Из дверей бара донеслись голоса:
– Эй, у нас теперь луна! И еще Джордж!
– Свети мне, свети, полный Джордж…
– Уй блин, Джун и Джордж не рифмуются же!
(– А Тэк и Джек – да, – шепнула Ланья, хихикнула и выудила из кармана губную гармошку.)
– Ну ты ж помнишь, чего он сделал с этой беленькой девочкой…
– Ой ёпта, ее так звали?
Ланья вдула ему в ухо ноты. Он шарахнулся («Эй!..») и снова придвинулся в смятении. Она взяла его за указательный палец. Расплющенную костяшку что-то пощекотало. Ланья водила губами по руинам первого сустава его большого пальца. Крики за спиной стихли. Светила над головой расплылись в надвинувшихся облаках. У его груди она наигрывала ленивую музычку, шагая следом за бывшим солдатом и бывшим инженером. Ее движение тянуло его. Она прервалась, чтобы сообщить:
– Ты вкусно пахнешь.
– Чего? Да воняю, наверно. – И поморщился.
– Я серьезно. Вкусно. Как груша в коньяке.
– Вот что бывает, если бомжуешь три недели, а помыться негде.
Она носом потерлась об ответвление его руки.
Он решил, что она занятная. И ему нравилась ее занятность. И он сообразил: это потому, что с ней проще нравиться… себе самому; и вынырнул из этих мыслей, стараясь не улыбаться. Она играла то и это.
Он стучал газетой и тетрадью по ноге, пока не вспомнил Джона, который ему не нравился, – и тогда перестал.
5
Ищи тень в этом двояко-осиянном мареве. Темное причастие на горящих улицах, в этом пейзаже и с воспалением чувств, обещает более стерильные муки. Облака отбились от рук и заваривают упование. Что проку нам всем от двух лун? Чудо порядка иссякло, и я остался в городе без чудес, где может случиться что угодно. Новые аллюзии на беспорядок мне ни к чему. Этого мало! Поищи в дыму исток огня. Не прочти в углях ни успеха, ни отчаяния. Эта грань скуки тоже яркая. Я вступаю в тьму закрая насквозь. И здесь обманчивое тепло, что ни о чем не просит. Здесь предметы теряются, освещаясь двоякостью.
Средь веселья их похода по ночным улицам, средь восклицаний и спекуляций по поводу близнецовых спутников он, уже очутившись на темной лестнице у Тэка – шаги грохочут вокруг, вниз, вбок, затем восходящий грохот, – сообразил, что не запомнил, через какую дверь они сейчас вошли из ночи; осталось только воспоминание о выходе поутру.
– Отличная мысль! – Ланья позади него тяжело дышала. – Праздник Полного Джорджа!
– Если Джордж – та, что полная, – отозвался Тэк. – Извиняюсь; прибывающая.
– Высоко ты живешь? – впереди спросил Джек.
Орхидея подпрыгнула на бедре. Тетрадь и газета – газету он пока не открывал – так и стиснуты в повлажневших пальцах.
– Еще один – и… Не-а. Обсчитался, – крикнул сверху Тэк. – Уже пришли! Давайте! У нас праздник!
Металл скрежетнул по металлу.
И Ланья позади, и Джек впереди смеялись.
Наверху свет. Что еще отбрасывает этот город в изнанку облачного своего покрывала не очень-то исправными фонарями, робкими протечками из плохо затененных дверей и окон, пламенем? Хватит ли этого, чтобы осветить другое яркое, преходящее, пролетное, но нетипичное тело?
6
Винную бутылку он поставил на балюстраду высотой до бедра. Уличный фонарь внизу – расплывчатая жемчужина. Он вгляделся в плотные туманные дали, потерялся в них.
– На что смотришь? – Она вдруг подошла сзади.
