– Или Циско
[14], – сказал Бобби. – И, задрав брови, протянул со скупой улыбкой, как тридцатилетний мужик: – Пиф-паф?..
– Бобби, прекрати!
Он шел с миссис Ричардс. Ее каблуки глухо стучали; его сандалия шепеляво шаркала, его босая нога едва шептала.
Когда подошли к лифтам, наверху раздался шум. Они посмотрели на дверь лестничной площадки с проволочной паутиной в стекле и «ВЫХОДОМ» сверху, красными буквами. Торопливые шаги стали громче…
(Его рука прижалась к ноге поверх витка цепи.)
…еще громче, пока стекло не перечеркнули тени. Шаги, спускаясь ниже, затихали.
Рука миссис Ричардс, серая, как хворост в костре, зависла у стены возле кнопки вызова.
– Дети, – сказала она. – Наверняка дети. Бегают вверх-вниз по лестницам, по коридору, в стены колотят, в двери. На глаза, между прочим, не показываются. Потому что боятся. – Голос ее, сообразил он, от ужаса осип. – Боятся нас. А чего нас бояться? Мы их не обидим. Но лучше бы они так не делали. Вот и всё. Лучше бы они не делали так.
Разом открылись оба лифта.
Из одного мужской голос сказал:
– А, – резковато. – Лапушка. Это ты. Перепугала меня до смерти. Ты куда собралась?
Из другого повеяло ветерком с далекой вышины или далекой глубины.
– Артур! Ой, Артур, это Шкедт! Его Эдна Браун прислала помочь. Мы ведем его смотреть новую квартиру.
Он пожал крупную влажную руку.
– Рад, – сказал Артур Ричардс. Дверь, закрываясь, кхынкнула его в плечо, отодвинулась и снова попыталась закрыться.
– Эдна прислала его помочь прибраться и переехать.
– А. Эдна потом придет?
– Она сказала, что во второй половине дня постарается, мистер Ричардс.
Кхынк.
– Хорошо. Ладно, давайте зайдем, пока эта штуковина меня не свалила, – гоготнул мистер Ричардс. Белый воротничок пускал складки в мясистой шее. Волосы очень светлые – возможная седина терялась в сумраке. – Мне иногда кажется, что эта железяка меня не любит. Заходите.
Кхынк.
Они нырнули внутрь. Дверь запечатала их в темноте.
На черном оранжево повисла «19».
– Артур, – сказала миссис Ричардс в гудящем мраке, – они опять бегали по коридору. Приходили и стучали в дверь, опять. Дважды. Один раз утром и еще раз, как только Шкедт пришел. Ой, я так рада, что он был с нами!
– Ничего, лапушка, – утешил мистер Ричардс. – Мы поэтому и переезжаем.
– Домоуправлению пора вмешаться. Ты же говорил, что ходил к ним и сказал?
– Я ходил. Я сказал. Они ответили, что у них забот выше крыши. Лапушка, ты их тоже пойми. У кого сейчас нет забот?
Подле него дышала Джун. В лифте она стояла к нему ближе всех.
– Артур, ты бы знал, как это неприятно, если б сам слышал. Почему нельзя разок взять отгул на работе? Просто чтобы ты знал.
– Я и не сомневаюсь, что неприятно.
Дверь открылась; в коридоре, заметил он, горели два потолочных шара.
Миссис Ричардс выглянула из-за мужа:
– Если бы Артур был дома, они бы так не делали.
– А где вы работаете, мистер Ричардс? – спросил он уже в коридоре.
– «Инженерные системы „Мейтленд“». Лапушка, я бы рад взять отгул. Но на работе бедлам еще хуже, чем здесь. Просто не время. Не сейчас.
Миссис Ричардс вздохнула и достала ключ:
– Я понимаю, голубчик. Домоуправление точно не возражает?
– Я же сказал, лапушка, я взял ключ у них.
– А на письмо они мне так и не ответили. В том году, когда я писала про штукатурку у Джун в спальне, ответили через два дня. – Ключ вошел, заскрипев, как гравий. – В общем, – она снова выглянула из-за мужа, – мы переезжаем сюда.
По шуршащим горам бурой бумаги она вышла в бледно-голубую комнату.
– Свет, – сказала она. – Проверьте свет.
Мистер Ричардс, и Джун, и Бобби ждали в дверях.
Он вошел, щелкнул выключателем.
Лампочка под потолком вспыхнула, сказала: «Пппп!» – и погасла.
Джун у него за спиной тихонько взвизгнула.
– Это просто лампочка. Зато хоть какое-то электричество есть.
– Ой, это мы починим, – сказал мистер Ричардс и вошел в квартиру. – Давайте, ребята. Заходите уже.
Джун и Бобби протиснулись в дверь плечом к плечу, но продолжали часовыми подпирать косяки.
– Что еще убрать, кроме бумаги?
– Ну… – Миссис Ричардс поставила упавший плетеный стул. – Тут есть и другие комнаты, мебель и так далее. – Бурая бумага взревела прибоем у ее ног. – Всякий мусор. И грязь. А потом, само собой, надо будет перенести сюда наши вещи.
Жалюзи, соскочившие с одного крепления, свесили до пола мятые алюминиевые ламели.
– Это все снимите. Если здесь почистить, будет хорошая квартира.
– А вы знали тех, кто раньше тут жил?
– Нет, – сказала миссис Ричардс. – Нет. Мы с ними незнакомы. Вы только вынесите это все. – Она зашла в кухню и открыла чулан. – Швабра, ведро, «Спик-н-спэн». Всё есть. – Вернулась. – В других комнатах еще много чего.
– Зачем им столько бумаги?
– Не знаю, – нервно ответил Бобби из двери.
Наступив в лишайную листву, босая нога нащупала дерево, проволоку, стекло: кр-ряк! Он отдернул ногу, распинав бумагу.
Трещина в стекле пробежала через оба лица: в рамке черного дерева муж и жена, бородатый и накуафюренная, позировали в нарядах первого десятилетия века. Он выудил фотографию из бумаги. Заскрипело разболтанное стекло.
– Это что? – спросила миссис Ричардс, огибая еще какую-то перевернутую мебель.
– Я, кажется, разбил, – стараясь понять не глядя, порезал ли ногу.
Между родителями – сестра и два брата (один младше, другой старше) в одинаковых матросских костюмчиках, серьезные и скованные.
– На полу валялась.
Миссис Ричардс забрала у него фотографию. На картонной подложке загремела проволочная петля.
– Ты подумай. Это кто ж такие?
– Те, кто раньше тут жил?.. – Джун шагнула ближе, засмеялась: – Ой, нет. Совсем старье.
