Он разозлился и сглотнул, сдерживая себя.
– Ну, порви и выкинь в шахту… если охота. – Подождал, гадая, в каком смысле она качает головой. Растерянность? Отказ? – Я бы на твоем месте оставил.
– Эй, это чего? – Бобби влетел на всех парах – Шкедт подумал, он сейчас прорвет плакат, как клоун – бумажный круг.
Джун схлопнула края листа.
– Фотография! – Белый оборот смялся о ее бедра.
– А на фотографии чего?
– Тебе такое не интересно.
– В чулане нашел? – спросил Бобби у Шкедта, шагнув дальше. – Голая тетка, небось. Голых теток я уже в школе видал.
Джун цыкнула:
– Кончай, а?
– Сама кончай. Дай позырить.
– Не дам. – Джун попыталась скатать бумагу. Бобби вытянул шею, и она резко развернулась. – Не твое!
– Да не больно-то и хотелось на твоих голых старух пялиться. Шкедт, ты тут ничего так подчистил. Мы всё потащим сюда?
– Ага.
– У нас дома тьма-тьмущая вещей, – усомнился Бобби.
– Справимся.
Джун скатала помятый плакат, подобрала журналы и пошла по коридору в глубину квартиры.
– Я позырю, когда тебя не будет! – крикнул Бобби.
В конце коридора грохнула дверь.
– Ну хватит, – сказал Шкедт. – Отцепись от сестры. Пошли вниз, мебель будем носить.
– Коне-ечно! – посетовал Бобби, но двинулся к выходу. – Она бы наябедничала, если б застукала с фоткой голой тетки меня.
Они вышли из квартиры.
– Если наябедничаешь, – сказал Шкедт, – фотографию заберут, и ты ее вообще не увидишь.
– А там правда голая тетка? – удивился Бобби.
– Нет. Неправда. – Шкедт вызвал лифт.
– А что там?
– Голый мужик.
– Ой, да ладно! – Двери лифта раздвинулись, и Бобби, засмеявшись, шагнул вперед.
– Пацан, эй! Не туда! – Шкедт цапнул его за плечо.
Зашелестел ветер.
– Ой блин! – Бобби попятился, отдернул плечо. – Эй, я чуть не!.. – И потряс головой.
– Ты бы под ноги-то смотрел. Пошли.
Они шагнули в другой лифт.
Дверь натянула на них темноту.
Бобби, еще задыхаясь, нажал «17».
– Джун всегда на тебя ябедничает?
– Еще как… ну, не всегда.
– А в последний раз на что не наябедничала?
– А тебе-то что?
– Просто любопытно.
Двери открылись. Возникший из темноты Бобби ладонью обхватывал окованное запястье и гладил неровные бусины.
* * *
– Прямо не знаю, – объявила миссис Ричардс, когда они вошли, – что сначала тащить – крупное или мелочи. Я как-то не очень хорошо обдумала. Мне казалось, раз мы переезжаем внутри дома, все будет просто.
– Я хочу свою старую комнату!
– Это как, голубчик? Мы переезжаем в новую квартиру.
– Она такая же; только наоборот. И голубая. Я хочу свою старую комнату.
– Ну конечно, голубчик. А ты думаешь, какая тебе достанется?
– Хотел, чтобы точно. – Бобби удалился по коридору. – Пойду вещи соберу.
– Спасибо, голубчик.
– Я начну с дивана и кроватей, миссис Ричардс. С ними сложнее всего; но как их поднимем, вы уже, считайте, и переехали, да?
– Хорошо. Но они же огромные!
– Я их разберу. Молоток и отвертка есть?
– Ну хорошо. Раз их надо тащить наверх, значит деваться некуда. Мне просто неудобно, что я так плохо все подготовила. Так, отвертка. И молоток. Вы точно сможете их потом собрать?
Когда он вернулся из кухни с инструментами, миссис Ричардс снимала постельное белье.
– Видите, мэм, – объяснил Шкедт, убирая матрас, – у больших кроватей рамы просто снимаются со спинок.
И однако, взявшись за работу, понял, что разобрать, перенести и снова собрать пять полноразмерных кроватей – это минимум два часа.
* * *
Он трудился уже час и тут (миссис Ричардс уже не раз поднялась и спустилась) услышал в гостиной голоса Джун и Бобби. Отложил отвертку, как раз когда Бобби сказал:
– Ты не наябедничала про это… и про Эдди; я не наябедничаю про твою фотку.
Шкедт вышел из спальни и встал под дверью гостиной.
Джун, спиной к нему, сунула руку в сервант. Под пальцами загремели приборы. Она обернулась с букетами тяжелых ложек и вилок в руках.
– Но все равно, – продолжал Бобби, стоявший у книжного шкафа, – зря ты свою сняла. – «Это» и «свою», очевидно, означали оптическую цепь у него на запястье; он предъявил руку сестре. – Эдди снял, и ты же помнишь, что было.
– Я просто испугалась, – парировала Джун. – Из-за остального. Если б ты ее у Эдди не украл, он бы тогда не…
– Я не крал!
– Он же ее тебе не дарил, правда?
– Я не крал, – заупрямился Бобби. – Если будешь говорить, что украл, я им скажу про твою грязную фотку…
– Она не грязная!
– Еще бы не грязная; была б не грязная, ты бы показала.
– Эй, – сказал Шкедт.
Дети обернулись.
– Эдди – это же ваш брат? А что с ним приключилось?
Они переглянулись.
Приборы снова зазвякали.
Бобби ладонью прикрыл бусины на запястье.
– Ладно, – сказал Шкедт. – И впрямь не мое дело.
– Ушел, – сказала Джун.
– Сбежал из дома, – сказал Бобби. – Но…
– …пару раз возвращался, – сказала Джун. – И творил что-то страшное. Маме было бы полегче, если б он не приходил вот так.
– Папа сказал, что убьет Эдди, если он опять вот так вернется…
– Бобби!
– Ну правда же. А мама закричала…
– Короче, не мое дело, – подытожил Шкедт. – Перенесем все из кухни, и ваша мать может готовить ужин… в новой квартире. – Прозвучало на редкость тупо. Интересно, где сейчас Эдди…
– Мы не знаем, – сказал Бобби (как-то раз в психбольнице такое выкинул один человек, и Шкедт потом десять часов верил, что остальные пациенты читают его мысли), – где сейчас Эдди. Он говорил, что поедет в другой город. Я хотел с ним. Но струсил.
Джун все сильнее конфузилась.
– Так, – сказал Шкедт, – тащи приборы. Бобби, займись книгами. Когда ваш отец вернется, нам останутся только ковры.
Почти все разобранное он выволок из квартиры, пару раз про себя отметив, что, вероятно, гром, грохот и скрежет вызывают не меньше смятения в обиталище Тринадцати, чем беготня по коридорам и стук в двери – у Ричардсов.
